Таю, таю, таю на губах,
Как снежинка таю
Я в твоих руках. (с)
Итальянка любила создавать для окружающих образ непорочного, чистого и невинного ребенка. У нее было ангельски милое личико, с пухлыми щечками, смахивающее на личико ребенка, ее глаза постоянно лучились светом и открыто улыбались каждому новому дню, словно говоря всем о том, что этот взгляд не знает печали, равно как взгляд любого ребенка, для которого каждый день - как новое чудо. У нее была до безумия очаровательная улыбка, от которой на щечках появлялись кокетливые ямочки, и эта улыбка придавала ей еще больше мягкости и нежности. Она вела себя не так, как многие девицы ее возраста - не вешалась прилюдно на каждого парня, не стенала о несчастной доле или несчастной любви, не наносила на кожу яркого макияжа в будничные дни, не отбрасывала грязные пошлости направо и налево, чтобы казаться стервознее и круче, и не вела себя слишком пошло и развязано. Она предпочитала улыбаться по-детски на все тридцать два белоснежных, разговаривать на какие-то отвлеченные темы и мягко смеяться. И наверное поэтому, для представителей мужского половины населения планеты, она была еще более желанной. Ведь каждый понимал, что эта девушка - не такая уж и простая штучка, какой может казаться. Что не такая уж она и невинный ребенок, коим кажется на первый взгляд со стороны, и пусть не каждый, но многие, четко видели постоянные чертики, отплясывающие в ее милом взгляде. Каждый понимал, что обладательница этого очаровательного личика является так же обладательницей тела дьяволицы. Это заводило их, вселяло в них азарта. Каждому хотелось сорвать с нее эту маску - хотя, сама девушка едва ли могла бы назвать это маской, скорее, это было ее естественным поведением при свете дня, она просто была такой, - и каждому хотелось узнать, что таится у нее внутри, вырвать тот огонь которым горят ее глаза наружу, и увидеть наконец, оставшись с ней наедине, какой она может быть в приватной обстановке, какой она может с наступлением ночи.
Нет, безусловно, она не становилась отвязной штучкой, просто потому, что такова была ее природа - в ней, скорее, была заложена нежность, нежели любовь к грязи и прочему. Но все же, тот чертик, сидящий внутри, вырывался наружу, особенно, если дать ему подпитку, кою сейчас, например, давал ей француз. Ее нельзя было назвать профессионалкой по части постельных изысков, она никогда не гналась за целью уложить в свою постель - или же забраться к кому-то - как можно больше парней, для, так скаже, повышением квалификации. Она не была нимфоманкой - разве что, совсем чуть чуть. Да ей это и не нужно было - все в ней было от природы, и изящество, и ловкость, и умение соблазнить, и умение очаровать. Ее руки были слишком теплыми и нежными, губы слишком сладкими и страстными, а кожа - слишком опьяняющей. Она могла запросто расцвести в полную силу в таких руках, как например, руки Анри.
Наверно, это неприятно должно быть, когда тобою овладевает мужчина нетрезвого состояния? Например, потому, что нетрезвые мужчины в принципе хотят все то, что имеет округлые формы, и движется. Но только не сейчас, не в нашем случаи. Она ведь знала, что и так, на трезвую голову, всегда будет ее хотеть, да и к тому же, опьянение Фуко теперь было скорее вызвано ею, чем выпитым недавно алкоголем. Она и сама чувствовала приятное легкое головокружение и замутненность рассудка, и дело было вовсе не в промилле, плещущихся в крови, а в нем. В его руках можно было даже растаять, а не то, чтобы просто ощущать себя одурманенной. В его руках, жар который она начала ощущать еще сильнее с той самой секунды, когда ее платье полетело куда-то в сторону. Она ощущает, как на щеках выступает легкий румянец - то ли от легкого смущения, которое она никогда не перестанет испытывать, оказавшись перед мужчиной в одно лишь белье, то ли от внутреннего жара. Или, скорее, от того и от другого сразу. Француз умеет надавить на слабые места любой женщины - он горячим шепотом шепчет приятные слова, в тот момент, когда его руки, словно невзначай, ловко справляются с одним из затруднительных моментов - с застежкой. Под натиском его горячих губ и рук, итальянка чуть запрокидывает голову назад, запускает пальчики в его шевелюру, а сквозь прикусаную губу слетает протяжное "ммммм". Казалось, можно сойти с ума, а ведь благодаря долгой их игре, которая натягивала нервы и терпение обоих, разгорячила их еще больше. Этот момент ожидания... А потом лавина, накрывающая с головой, и кажется уже вовсе забываешь, с чего все началось. Наверное, она могла бы разорвать его на мелкие кусочки, в образном смысле, конечно же, ведь она просто сгорает дотла изнутри, но ей нравилось то, что происходило, ей хотелось потомить друг друга еще чуть больше. Глубоко втянув носом горячий, казалось бы, воздух, девушка переняла дело в свои лапки. Чуть приподняв его лицо, она поймала его губы, по которым сначала провела кончиком языка, едва касаясь их, а затем уже впилась в них поцелуем. Не отпуская его губ, итальянка, на сколько это было возможно, уселась на юношу, и пустила в ход ручки, который отправились гулять по всему его обнаженному торсу. Наконец оторвавшись от губ итальянка поцеловала его в кончик носа, а затем, приятно щекотя кожу Анри своим дыханием и мягкими распущенными волосами, которые источали приятный сладковатый аромат, Эстель оставляла свои поцелуи на скуле, щеке, шее француза. Ручки ее заскользили вниз, и, явно желая вновь испытать его терпение и немного подразнить, застыли на ремне джинсов Фуко, а ее собственные губы, тем временем, вновь вернулись к его.
тыкни
прости, чо т мне, как видишь, какие-то попсовые песенки вспоминаются х) но прям в тему, даа)