Я ловлю на себе взгляд, там где-то в толпе, но его сносит поток студентов, как только я ловлю его своим. Может быть, мне кажется? Порой у меня ощущение, что меня преследуют галлюцинации, особенно в последнее время они становятся все ярче и ярче. Я настолько сильно хотела вновь увидеть этого человека, пробирающегося сквозь толпу, чтобы как обычно в этом учебном году улыбнуться мне и проследовать путь до моей аудитории. Я хотела хотя бы просто увидеть его. Не вот так размыто, словно я выдираю его облик из памяти, чтобы успокоить свое параноидально ревущее сознание, а вполне цельного, реального, плотного (пусть будет так), осязаемого Бена Кэмпбелла. Просто узнать, что он есть, потому что за эти пару недель мне показалось, что он просто выдумка, словно мое подсознание само нарисовало его мне, но я яростно противилась соглашаться с тем, что он не настоящий. Я бы не стала сама себе придумывать столько проблем, как отсутствие устной речи или, наоборот, чертовски идеального взгляда. Я бы сделала все, как хотелось бы мне самой, а не так, как все на самом деле получилось. Будь он плодом моего воображения, не было бы ошибок, из-за которых я бы настолько реально мучилась. И пусть, ошибки не мои. Мне было жаль, что он ее совершил, я бы не хотела, чтобы так получилось, я ведь надеялась на лучшее. Но повторись эта сцена еще раз, я бы сказала все тоже самое.
Я должна смотреть, куда иду, чтобы не задеть кого-то слишком агрессивного или не споткнуться, но вместо этого кручу головой, пытаясь различить лица в толпе. Понимаю, что это нереально: голова кружится, все мысли медленно превращаются в месиво, дыхание становится горячим. Мне становится ясно, что на этой неделе занятия для меня отменяются.
*
Стоило мне вчера вернуться в общежитие из университета, как я поняла, о чем я жалею больше всего. Не о том, что я заболела, что я плохо себя чувствую, что пару следующих дней я проведу в основном без каких-либо телодвижений, кроме как выпить лекарства, включить телевизор, выключить телевизор, ну, и туалет, возможно. Меня не волновало то, как я себя чувствую, я не привыкла жаловаться на то, что у меня что-то болит. Нет, у меня всегда все замечательно, если дело касается здоровья. Я боялась того, что упущу момент, пока буду лежать здесь. Что если именно сегодня Бен ехал в университет с настойчивой мыслью о том, что надо, наконец, перестать от меня скрываться, возможно, попытаться со мной поговорить или просто сделать вид, что ничего не было? Ведь я бы с удовольствием сделала такой вид! И вот я вижу перед собой картину: полный решимости Кемпбелл влетает в здание университета (почему-то в той одежде, что была на нем на нашем первом свидании), но так и не найдя меня, так верно высматривающую его в толпе, решит, что это судьба. Значит, не дано. Меня убивал тот факт, что я ничего не смогу с этим сделать. А больше всего, что я даже не узнаю, пытался ли он.
Конечно, это глупо. Когда этот парень действительно хотел увидеть меня, он делал все, что угодно, но добивался этого. Порой мне казалось, что за те две недели наших регулярных встреч он перепробует все, на что у парней обычно хватает фантазии на все полгода. Но сюрприз за сюрпризом, Бен удивлял меня все больше. И сейчас, если бы он действительно хотел все исправить, он бы сделал это, ну, или попытался бы. Значит, у него опустились руки.
Я не знаю, что это за болезнь, похожа на обычную простуду: заложенный нос, температура, озноб, кашель, постоянная слабость, головная боль. Удивительно, но даже от простого такого недомогания, мне казалось, что это теперь навсегда. Когда такое было? Бет Саммерс в жизни ничего не боялась и на жизнь жаловаться не привыкла, а стоило ей встретиться с голубоглазым незнакомцем, как в момент все превратилось в цирк, а сама Бет больше не казалась железной леди. Я не узнавала саму себя. Кроме того удивительного факта, что меня волнуют отношения с каким-то парнем, во мне оказалась масса слабостей и недостатков, из-за которых я на его фоне казалась чужой. Теперь я страшилась даже соплей: гора салфеток украшала пол между двумя кроватями моей комнаты уже к обеду. Мне казалось, что из меня вытекли мозги, но я категорически отказывалась в таком состоянии пребывать одна в этом забытом богом месте (хотя, я была счастлива, что ко мне все еще никого не заселили).
Мысль пришла сама по себе, как-то внезапно и словно отдельно от моего собственного сознания. И вообще все мысли в моей голове скакали и рандомно попадали в поле моего внимания. Одна из них была – проверить, как проводит время без меня Бен, нужна ли я ему вообще, захочет ли он исправлять сложившуюся ситуацию. А вдруг он в ту же ночь поехал к девушке, которая уж точно ему никогда не откажет? Хотя, нет, это вряд ли в его стиле, однако, кто знает.
Я вряд ли уже думала о чем-то, когда выбирала его имя из списка контактов, хотя мысль была. Она была одинока как black oak on the middle hill, on the middle road*, как блуждающая молекула, как любила говорить моя мама. Я думала о том, что в зависимости от того, как Бен отреагирует на мой звонок, ситуация развернется в чью-то пользу. Я чувствовала одним местом, когда нажимала на кнопку вызова, что от этого изменится все, даже смысл моего пребывания здесь в США. Я на миг представила, что Бен не захочет ничего исправлять, что оставит все как есть – уничтожающе тяжелым – и мне хочется туда, домой, за Тихий океан. Я в первый раз звоню Бену, мне интересно, отвечает ли он вообще на звонки? Это же бессмысленно, он же не сможет ответить. «Оставьте сообщение,» - предлагают мне, я солашаюсь.
- Бен, это Бет, - осторожно говорю я, планируя быть краткой, - Я просто хотела сказать, что сейчас не в самом лучшем состоянии и не отказалась бы от твоей помощи. Да что там, я прошу у тебя о помощи, мне давно так хреново не было. Если сможешь, загляни ко мне, - я была не уверена в том, что сказала то, что надо было, но почесала затылок, оценивая свои слова на твердое «хорошо», - Это Бет, - еще раз повторяю я, забыв, представилась ли я, и кладу трубку.

___
* p.nalitch - black oak

Отредактировано Beth Summers (2012-02-23 22:00:01)

Ого, он даже трубку не берет, пронеслось у меня в голове, когда сообщение было оставлено. Я очень надеялась, что он его прослушает, а не как в фильмах бывает – сотрет, типа гордость. Хотя, он не в том положении, чтобы чем-то гордиться. Если бы я действительно так много для него значила, что он включил барана на мосту, не позволяя себе уступать мне в праве на отказ, то на его месте я бы уже бежала сломя голову, где бы ни была. И я ни слова не сказала о том, что со мной случилось, что произошло. Сказала лишь, что мне плохо, пусть думает, как мне плохо. На мгновение включилась чисто женская логика о том, чтоб дать ему чуть-чуть помучиться, хотя вряд ли это надолго. Бен, по моим гуманным меркам, и так был достаточно жестоко наказан.
Я возвращаю телефон на прикроватную тумбочку и возвращаюсь к телевизору. Особо не шло ничего, либо политические передачи, либо мультики. Как будущий юрист меня должно было заинтересовать первое, но я отлично понимала, что в таком состоянии я вряд ли не усну с таким фоном. Поэтому я оставляю что-то яркое и постоянно меняющееся и тупо пялюсь, снова уходя в свои мысли. Время от времени меня отвлекал удушающий кашель, заставляя согнуться пополам, сидя на кровати. Порой казалось, что мои легкие вот-вот взорвутся, потому что воздуха резко не хватало от продолжительного кашля. Удивительно, но само оно не болело. Просто что-то мешало, щекотало внутри.
Я даже не понимала, что это за симптомы. Я не болела лет с пятнадцати, с тех самых пор как от самых рифов проплыла до берега в океанской воде. Это была самая жестокая и самая последняя моя болезнь, заставляющая свалиться с температурой. Тогда это можно было просто свалить на переохлаждение, сейчас я не догадывалась даже о причине. Может быть, здесь сквозняк? Меня продувает по ночам? Я достаточно утепляюсь по погоде, если это необходимо, когда выхожу на улицу, поэтому этот вариант отпал бы сразу. Раньше меня всегда лечила мама, а интересоваться у нее как, чем и почему у меня мозгов не хватило, мне было не до этого. Даже болея лежа в кровати, я выскакивала при первой же возможности из-под одеяла, чтобы как-то увязаться за братом. Лежать в постели и ждать, когда же жар отпустит – самое утомительное дело, каким я когда-либо занималась. Но сейчас оно таким не казалось. Я знала, что болезнь не намного сильнее, чем те предыдущие, но хуже было во сто раз. Пока я ждала прихода Бена, я стала все больше и больше ощущать наступающую температуру.
Неужели я правда настолько сломалась? Подумать только, какие совершенно разные две жизни я проживала в Австралии и здесь, насколько разные жизни и нисколько разные люди окружали меня. Насколько другой стала я сама, я боялась сама себе представлять, мне почему-то было не по себе от того, что я дала себе слабину. Я боялась признаться себе в этом, словно было что-то стыдное в этих качествах. Ведь я никогда не слыла большой неженкой, можно сделать скидку на это. А сейчас я медленно дышала, и с каждым горячим вздохом в глазах мутнело, будь он чуть глубже, чем я планировала. Время словно плыло, одна минута длилась вечно, а я все жалась в одеяло, потому что больше ничего не оставалось делать. Я испугалась того, что Бен вообще не придет. Что, если ему теперь плевать? Или, наоборот, это выше его сил? Но я смотрю на электронные часы – прошло пятнадцать минут. В общем, он может быть еще занят.
Будто услышав мои мысли, кто-то звонит в дверь, и я резко сажусь. От внезапного движения организм еще долго приходил в себя, пытаясь проснуться. Но сама я, словно инстинктивно, двигаюсь как можно быстрее, чтобы не заставить Бена ждать. Пусть времени прошло не много, я знала, что это именно Бен, а не кто-то другой. И почему я не додумалась открыть дверь, чтобы он зашел сам, когда мне было немного лучше? Точно, я боялась уснуть с открытой дверью. Я, шаркая тапками по полу, медленно подгребаю до входной двери и поворачиваю оба замка влево, впуская воздух коридора в квартиру.
Конечно, это был Бен, только взгляд сменился, когда я попала в поле его зрения. Я усмехнулась, что, не такой ты ожидал меня увидеть? Поверь, Бет Саммерс умеет быть не такой красивой, какой была на нашем последнем свидании. Например, сегодня у меня были синяки под глазами, и вообще заспанный вид. Из-за огромной старой футболки брата, которую я выпросила у него несколько лет назад (она всегда мне напоминала о его габаритах), я еще и казалась, наверное, скелетом, я и так часто отличалась костлявостью. Волосы хотя и собраны в хвост, уже изрядно разлохматились, из неожиданных мест торчали выбившиеся пряди. Я еле улыбалась, пытаясь натянуть пересохшие губы в подобие улыбки. Улыбалась, потому что Бен был таким же. Такой же большой, а теперь еще и красный (бежал, что ли?), прямо пышущий здоровьем, такой вот контраст. Глядя в беспокойные глаза, мне вдруг захотелось, чтобы он меня обнял. Он, прибежавший с улицы, небольшого ветра, холодный, обхватил меня руками, чтобы щекой можно было приникнуть к его куртке, немного остудиться. Но он не делает ровно ничего. Просто стоит и смотрит на меня как-то неожиданно жалобно, впечатлила, наверное, слишком.
Я киваю в сторону комнаты, и, захлопнув дверь, он направляется туда за мной. Я уже намеренно не поднимаю ноги, шаркая по полу, у меня вряд ли бы просто хватило сил, сажусь к себе на кровать. Вдруг понимаю, что привычка немногословности в твоей компании возвращается ко мне – я даже не поздоровалась.
- Я рада тебя видеть, - тихо говорю я, прокашлявшись, и осматриваю напряженную фигуру рядом на стуле. Я закапываюсь снова в одеяло, но спину держу ровно, чтобы ты был в поле моего зрения. Ко мне на колени тут же ложится бумажка. Боже мой, как я соскучилась по этим запискам, - Я не знаю ни одного ответа на эти вопросы, - промямлила я, - Ну, заболела. Лечусь жаропонижающим, потому что только так становится легче…ммм, - я, хмурясь, смотрю на тебя и озабоченное лицо, - Зря я, наверное, тебе позвонила, - качаю головой. – Вдруг заражу тебя. И не дай Бог это что-то серьезное, я буду виновата в двойне. Я буду благодарна, если ты просто сгоняешь в аптеку за лекарствами, правда.
Не правда. Все не правда, бред ты несешь Саммерс. Я в немой просьбе поднимаю на тебя глаза, пытаясь одновременно прибить тебя к стулу. Сиди здесь, словно гипнотизирую.
«Прости меня,» - ложится сразу же листок в протянутую руку, что отдавала предыдущую записку. От нее я уже не могу оторвать взгляда, смотрю, и не очень понимаю, что должна испытывать. Наконец, пытаюсь улыбнуться, - Все хорошо.

«Я скучал,» - два простых слова, совершенно ничем эмоционально не окрашенных на бумаге. Просто сухая бумага, аккуратный разборчивый почерк Бена, словно на каллиграфии, выводил просто два слова, два маленьких набора букв. Но от этих слов мне хотелось улыбаться, широко-широко. Я промолчала, говорить «я тоже» -  ничего не сказать о том, что я чувствовала, пока Бена не было рядом. Сил не оказалось даже на улыбку, поэтому я обессилено рухнула на подушку. Я не могла больше держать спину прямо, чтобы видеть Бена, он сам в курсе событий, он поймет, что к чему. Этот парень намного сообразительнее, чем я сама: я могла с легкостью увидеть его мед братом или колпаком шеф-повара. Дома это выразилось бы как идеально готовящий и заботливый муж, это было безумно мило, поэтому я беспрекословно доверилась Бену, передала ему эстафету. Я заметила, как мою голову стали посещать странные мысли, затем они вдруг смазались, будто поцарапанная виниловая пластина, на секунду помутнение, и снова все хорошо. Я понимала, что меня начинает подкашивать.
Бен пришел удивительно вовремя: мне становилось хуже, просто поднималась температура, это я знала, но еще раз за день такое я бы одна не пережила. Особенно мне нравился его обеспокоенный взгляд, словно бы сам ощущает все то, что чувствую я, морщится и кусает губу, словно болеет за любимую команду по бейсболу. Я бы тоже обеспокоилась, увидев скелет, обтянутый кожей, вместо обычно здоровой и достаточно активной Бет Саммерс. Я приподняла голову с подушки, чтобы заглянуть в то зеркало, что было открыто на дверце шкафа, сердце мое оборвалось разом. Это существо додумалось впустить в свою квартиру симпатичного парня? Под глазами красовались огромные синяки, словно бы я не спала неделю; щеки начинали пылать алым пламенем, это я не только видела, но и начинала чувствовать, как жар поднимается к носу, щекам, давит тисками виски. Медленно, но верно, я начинаю ощущать, что превращаюсь  огнедышащего драконы: воздух, что выходил с глубокими выдохами, казался обжигающим, а кожа ледяной. Такой контраст заставлял чувствовать себя еще немощнее. Ужас, меня сломила чертова простуда. ОРЗ, грипп, ангина? Неужели, мой организм не смог просто справиться с этим всем, куда делся хваленый иммунитет? Мысли путались, слова в предложениях менялись местами и окончаниями, воруя их истинный смысл, запутывая только больше саму меня. Веки наливались горячим свинцом, вспухали (я чувствовала это, пока разговаривала с Беном), только увеличивая синяки. Не зря я поняла, что очень много энергии потратила на слова, сказанные Бену, я себя переоценила.
Бен изображает деятельность: он кладет мне ладошки на щеки, губами касается моего лба. Знаешь, кого целуют в лоб? Рано ты меня похоронил, рано. Так просто ты теперь от меня не отделаешься, если я пересилю себя и выздоровею, я исправлю все те две недели, обещаю тебе и себе. Это единственные чистые светлые мысли, что пробегают у меня в голове в эти мгновения, пока большие холодные ладони держат мое лицо, давая мозгу немного остыть. Хотелось вдруг поверить, что Бен не проверял мое состояние, а действительно меня поцеловал в лоб, как целуют детей тоже. Тогда я прямо сейчас могу обнять его, такого большого, холодного. Обнять, свернуться, и уснуть, так станет лучше, я уверена. А эти мысли уже бред, я уже не ощущаю твоих прикосновений, горячая кровь снова приливает к щекам. Я открываю глаза и вновь слежу за действиями Бена. Ему кто-то звонит, но он выключает телефон, это показалось мне очень милым, хотя кому сейчас интересно, что мне показалось. Осторожно переставляя коробочки, странно вопросительно на меня посматривая, он, наконец, находит заветное – градусник. Я морщусь, словно школьник, прогуливающий занятия, но принимаю маленькую стеклянную палочку, с радостью понимая, что она холодная. Но стоило мне к ней приложиться, как понимаю: зря, меня пробирает дрожь, словно я села на сквозняк. Я шумно выдыхаю, словно пытаясь выдуть из себя болезнь.
Бен хмурится и постоянно пыхтит, что мое воображение ярко перерисовывает в тихий шепот, тихий взволнованный шепот, наверное, я размечталась. Зато он не оставляет попытки найти что-то дельное в моей груде бесполезных склянок и таблеток, половину из которых я знаю как «вон те в зеленой упаковке от головы», «а вот эти белые и вытянутые, они вроде как от головы, но, говорят, температуру неплохо сбивают». Бен же, кажется, осознавал, что ищет. Он, хоть и выдохнул очень нервно, смотрел на градусник и его приговор уверенно, словно принимая вызов, забавно звучит, да? Он нашел искомое и ломанулся на кухню, оставляя меня в полном одиночестве. Я не стала даже спрашивать сколько показывал градусник, не рискнула посмотреть на него сама, я знала: мне очень плохо, а подробности и степень отвратительности всех моих ощущений меня не очень интересовали.
Я просто лежала и глядела в потолок, как должны делать все нормальные больные: лежать и ждать помощи тех, кому ты не безразличен. Так вот я лежала, чувствовала, как медленно опускаются мои веки, сквозь пелену дремоты слышала, как истерично шумит чайник, но впервые не придала этому значения, позволяя себе опуститься в дымчатую поволоку. Это был не глубокий сон, но я была очень рада, что смогла пересилить боль в костях, мышцах, голове, что так легко уснула. Я улыбалась, не знаю, наяву ли, но мне было хорошо, и оттого я улыбалась. Перед моим взором стоял Бен, он начал что-то медленно говорить, но я ничего не слышала. Он говорил настойчивее и громче, словно это была я виновата в том, что не разбираю из слова, сказанного им. Но у меня в ушах лишь звенит тишина, я просыпаюсь от чувства, что кто-то подобрался слишком близко.
Стоило мне снова открыть глаза, как опять я видела Бена. Я истерично подумала: не сон ли это снова? Но этот Бен отличался от того кружкой в руках, от которой медленно отходил пар, лекарство в кипятке, ммм, ну просто сказочная жизнь. Я морщусь и удивляюсь, как легко мне это удается, если учесть всю ватность моего тела. Казалось, меня сварили заживо в том самом чайнике, но сон немного облегчил боль. Говорят же, что сон – лучшее лекарство. Я не знаю, до этого самого момента я не проверяла. Нехотя, я все же беру кружку из рук парня: все же он старался для меня, и мне от этого должно стать легче. Через мерно горячее прикосновение еще немного пробуждает меня, заставляя сесть, чтобы выпить непонятно бурлящее содержимое стакана.
- Знаешь, почему я позвонила именно тебе? – вдруг начала говорить я. Я знала, что тебе интересен ответ на этот вопрос, но я и сама не ожидала, что так просто будет в таком состоянии сейчас что-то тебе сказать. Я тяну время, но все же отпиваю кипятка, немного ошпарив язык и высунув его на холодный воздух. Неожиданно мне подумалось, что это именно тот шанс, узнать друг друга еще. У нас есть куча времени, чтобы побыть вдвоем и объяснить друг другу миллион необъяснимых вещей.
- Когда я жила в Австралии, у меня было очень много друзей, - начала я рассказ а ля «вот в мои времена такого не было», - Мы были одной из тех компаний, что всегда веселились вместе. Огромной толпой мы могли занять лучшую и, поверь, не самую малую часть пляжа, и никто не возражал, потому что все были в курсе, кто эти ребята. Стоило узнать кому-то, что Бет Саммерс заболела, новость разносилась подобно урагану, и через полчаса наш дом превращался в балаган. Все приносили фрукты, лекарства и непонятного содержания вещи и фильмы. Мои братья… - я останавливаюсь, задумываясь ненадолго и делаю паузу, чтобы отпить еще лекарства, - У меня два брата, Макс и Сэм, они носились больше всех, а Сэм всегда пытался развеселить меня, корчил рожицы там, - я улыбаюсь Бену и, это оказывается проще, чем я предполагала, - Он помогал, как мог.
Я все еще улыбаюсь, понимая, что сижу намного увереннее после, пусть и не глубокого сна. Я знала, что стоит мне снова лечь, я провалюсь в темноту, оно и к лучшему, скоро уже вечер, затем ночь. Ночь, а Бен останется у меня, я знала это, да и он подозревал.
Я понимаю, что пока не ответила на поставленный вопрос и, допивая раствор и громко набирая воздуха в легкие, продолжаю:
- Странно иметь столько близких людей и звать на помощь парня, на которого была в обиде, которого едва знаешь, а еще, вот незадача, - я умела шутить в тот момент и выражать сарказм, - Он совсем не разговаривает, не правда ли? – я усмехаюсь и едва качаю головой, обводя пальцами ручку на кружке, - У меня нет здесь никого. Никого, кого можно было бы назвать друзьями. Так получилось, что за весь этот год… больше, именно с тобой мне было легче всего общаться. Мне больше не к кому обратиться.
Надеюсь я ответила на собственный вопрос. Я поступила хитро. Я знала, что ты не ответишь, знала, что не перебьешь, поэтому просто говорила, что думала. Я бы сказала еще, но понимала, что запас моей энергии не безграничен. Вот-вот я зайдусь в кашле, если глотну еще немного сухого воздуха. Я замолкаю, понимая, сколько несуразности я сказала сейчас, а главное, совершенно не в тему. Я ставлю кружку на прикроватную тумбу к ее стеклянным собратьям и укладываюсь на бок, подкладывая под щеку подушку. Мне так было удобнее смотреть на Бена.
- Останешься? – едва улыбаюсь я и, не оставляя ему права на ответ, закрываю глаза снова.

Во сне ко мне пришла интереснейшая мысль. Мне редко вообще снились яркие сны, а может они просто оперативно забывались, скорее последнее, но этот сон я помнила, недолго, но достаточно для того, чтобы потом успеть проанализировать его утром. Только для этого не было необходимости: весь сон был похож на нескончаемый самоанализ, картинки сменялись одна на другую, но смысл оставался прежним. Почему он не пришел раньше? Мысль была похожа на пытку, когда просто капают водой на лоб. Я так же постепенно сходила с ума, казалось, что это такое настойчивое состояние, все крутилось только из-за одной мысли. Почему он пришел только сегодня? Нет, все было предельно ясно, он за меня волновался, я ему позвонила, и он нашел идеальный момент все исправить, но как же так? Получается, что если бы я сама не дала ему шанса, он бы никогда и не решился подойти ко мне? Подсознание само выстраивало картинки разных вариантов событий, но предпочтительней оставалась одна. Почему-то мне очень нравилось, как Бен просто возвращается через пару дней и просит прощения. Возвращается через окно, хотя ярко светит солнце, он знает, что это произведет на меня впечатление. Мне нравится все, все идеально и мне очень не хочется уходить из этого сна. Странно, что Бен в моем сне не разговаривал, но все равно все было как надо, меня не волнует то, что я не слышу его. Меня не волновало это никогда и волновать не будет. Я просто тонула в том свете за его спиной в окне, который проник через него, когда Бен убрал занавески. Он сам как солнце весь светился, все ярче и ярче, пока в глаза не ослепила одна сильная вспышка, мне почему-то стало страшно.
За ярким белым светом последовала темнота, а я обнаружила, что лежу на собственной кровати, и никакого солнца нет, а за окном глубокая ночь. Рядом на стуле я вижу сидячий силуэт, он склонил голову и, кажется, уснул. Широкие плечи выдавали Бена, хотя кто еще мог здесь быть? Машинально пришла мысль о том, как мне приятно, что он остался, ведь некому было бы мне сейчас помочь… помочь… глаза снова закрывались, но сон не приходил. Между нами словно стекло, я хочу уснуть, но не могу. Чувствую, как возвращаюсь к реальности, постепенно, но первое, что я понимаю – у меня ломит ноги. От этого ощущения я не могу лежать спокойно, мне хочется ерзать на месте до тех пор, пока не найду идеальное положение. Кажется, что обе берцовые кости выкручивают во все стороны. Странно, но именно так я поняла, что проснулась от того, что у меня поднимается температура. Это было самое дурацкое ощущение на свете, я хотела назад в свой идеальный сон, но меня не пускали. Я вытянула ноги и закрыла глаза, судорожно пытаясь не думать о новой боли, но это не помогало.
Почему? В прошлый раз кредо «сон – лучшее лекарство» помогло, я хочу уснуть, тогда все пройдет, ан нет. Не тут-то было, деточка. Я кручусь на месте, выбирая идеальное положение, но бесполезно. Изо рта вырывается тихий протяжный стон, больше похожий на кряхтение, потому что горло пересохло. Я не хотела этого делать, но выбора не было, мозг не соображал достаточно для того, чтобы принимать какие-то решения. Фигура рядом шевелится и наклоняется ближе ко мне. Я разбудила Бена. Если бы я сейчас могла что-то сказать, я бы обязательно сказала: «Вот черт, я не хотела!», но сил не было, а связки бы отказались произнести что-то кроме некоторых нечленораздельных звуков. Оставалось ждать, пока мне поможет Бен.
С другой стороны ведь, это хорошо. Он даст мне лекарства, а когда оно подействует, я смогу вернуться в сон. Лекарство – это хорошо, выдает мне сознание самую тупую фразу, какая только могла возникнуть в моей голове. Я впервые радовалась какой-то медицинской неведомой штуковине, я готова была проглотить все, что угодно сейчас из рук Бена.
Сонное состояние размазывает время по моему сознанию, может быть, я еще дремлю. Мне кажется, что прошло добрых пять минут, но только сейчас я чувствую прикосновение рук. Нет, на самом деле все быстрее, я знаю это, Бен уже думает, как помочь мне. Но его руки все еще на моем лице, и лучше бы это мгновение было дольше. Они такие холодные, словно он побывал на улице. Я хочу поднять свои руки и накрыть его ладони, давая понять, чего я хочу, но сил нет. Зато сквозняком вбивает мысль о том, что он весь холодный, а я горю, мне вот совсем немножечко надо его потрогать и я усну. Вот прям, чуть-чуть, чуть-чуть. Иди сюда, ближе. Я сонно тяну руки к нему навстречу, хватаюсь пальцами за запястье, а другой рукой за ткань футболки, цепко все это обхватываю и, как мне кажется, с силой тяну. Наверное, на деле это выглядело жалко, но я прилагала все усилия, чтобы уложить холодного Бена рядом. В любом случае, мне был важен результат, а я добилась своего. Грузная фигура легла рядом со мной, а я пыталась обхватить ее руками.
Так было лучше, так было намного лучше, безусловно. И хоть в Бене я в основном искала прохладу, я почувствовала, что меня вновь обволакивает тот свет, который я видела во сне. Мне все еще было плохо, ноги ломило, но я их как-то устроила, что дискомфорт стал ощутимее меньше. Я понимала даже в полудремоте, что температура еще не упала, но огромное удовольствие было понимать, что я сейчас провалюсь в сон.
*
Проснулась я от такого же яркого света. Занавеска развевалась от приоткрытого окна, лучи то исчезали, то появлялись снова на моей подушке. Бен рядом стал странно шевелиться, но я не могла позволить ему проснуться.
Я оценила свое состояние на сегодня и вынесла вердикт: абсолютно разбитое. Все болело и ныло, но жара не было, что не могло не радовать. 
А самое главное, что заставило меня улыбнуться – мысли, светлые такие чистые, словно ясное небо. А среди этого неба облачко мысли. Той, что не давала мне сейчас разбудить Бена: он не спал всю ночь. Я знала. Мне вдруг показалось, что я слышала постоянные шаги и шорохи, а один тот факт, что он спал на стуле, давал понять, что не выспится он точно.
Я медленно стала вылезать из-под его руки, чтобы встать и отправиться в ванную. То, что я болею, и лень мое второе имя совершенно не означает, что можно позволить себе превратиться в свинью. Я предельно осторожно встала, рискуя любым своим неуклюжим шагом наделать шума, а я могла, это точно. Бен беспокойно шевелился, заставив меня замереть на месте, но организм взял свое, и он улегся спокойно. Я, приложив усилия, закрыла окно, чтобы свет не мешал его [бенову] сну, и удалилась.
Мне хватило пары часов, чтобы понять, что в бодром состоянии мне скучно сидеть тихо. Я приняла душ, выкинула салфетки, которые были повсюду, в мусор, почитала, убралась на кухне. Там, к своему огромному удивлению, я нашла бумажный пакет, который рвался от количества продуктов, которые я по-свойски уложила  холодильник, а лекарства решила отнести потом, греметь склянками в комнате я не рисковала. Я наполнила миску котенка, которого до сих пор никак не звали, просто «котенок» и позвала его на завтрак. Мы ели вместе: я пил кофе, а он корм для кошек. Не знаю, было ли ему вкусно так же как мне, но я понимала, что так быстренько сойду с ума. Каждую минуту я глядела на часы. Солнце, как будто издевалось, поднималось все медленней и медленней, а у меня возникла даже мысль, а не поспать ли еще.
Когда я в очередной раз посмотрела на часы, я шла в комнату с целью, лечь, но радостно обнаружила то, что уже, в общем-то, половина второго. Голова начинала болеть, но я бодро и громко произнесла:
- Доброе утро, - надеясь хоть на какую-то компанию сегодня.