Golden Gate |
|
||||||||
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Golden Gate » Архив игровых тем » Кабинет ген. директора
Дата и время:
6 января 2012 г, пятница
07:00 - 12:00
Погода:
Никто не ожидал снега, ведь мы в Калифорнии, но даже для жителей Сан-Франциско +10 - +11 С - жарковато, как для января. Но не спеши распахивать пальто, дружище, порывы ветра - будь здоров, а к вечеру обещают дождь.
Дата и время:
5 декабря 2011 г, Понедельник
15:00 - 18:00
Погода:
За неделю многое изменилось: погода из поздне-осенней стала явно зимней. Срывается первый снег. Холодный северный ветер срывает головные уборы. -2 С - +1 С
Это было так чертовски нелогично - оказаться в студии, в приемной генерального директора Юниона, под зоркими, подозрительными и местами даже пренебрежительными взглядами персонала... И не просто оказаться здесь по каким-то вопросам, связанным с режиссурой, а по личному, так сказать делу. Это было так нелогично - идти с ТАКОЙ проблемой к Палмеру - при том, даже не столько в надежде найти ее решение, сколько просто "поплакаться в жилетку" - фигурально, разумеется. Просто в какой-то момент Цезарю показалось, что идти-то больше и не к кому. Все его приятели казались чересчур желторотыми, чтобы понять; к тому же, это было где-то на уровне привычки - "держать марку" и всегда быть на гребне волны. Выходило, что друзья будто бы и есть, а поделиться бедой не с кем. Отец тоже как-то совершенно не годился для подобного. Мать была излишне сентиментальной и сочувствующей, так что рядом с нею был велик риск раскиснуть окончательно.
И, как это ни парадоксально, Эдвард Палмер оказался самой подходящей кандидатурой. Во-первых, он был из тех, кто умеет слушать правильно. Во-вторых, Эйвери питал к нему личную симпатию и уважение, а значит отец Алексис был для него авторитетом. В-третьих, он явно не стал бы по-мастерински гладить Цезаря по голове и утирать ему сопли. И хотя в какой-то момент молодому человеку показалось, что это неудобьно и неуместно - обращаться с такими делами к человеку, который, вероятно, должен был бы быть на стороне дочери в любых конфликтах, мужчина виделся ему здраво и рационально мыслящим. Так что, не застав Эдварда дома и сообразив, что, вероятнее всего тот на рабочем месте, Цезарь двинулся в студию, где его, как выяснилось, совсем даже не ждали.
Секретарша в приемной отстраненно сообщила, что без записи - ни ни, охранник, выросший ледяной глыбой перед самим носом Цезаря, лишь подтвердил это правило, и молодой человек, в растерянности осел в кресло, где имели обыкновения ожидать своего часа те, кому было назначено.
- Пожалуйста, скажите мистеру Палмеру, что к нему Цезарь Эйвери. Возможно, он захочет меня видеть. Пожалуйста, - настойчиво и вместе с тем умоляюще повторил молодой человек таким тоном, будто от этого зависела вся его жизнь и, не встреться он сейчас м генеральным директором, совсем худо будет. В сущности, отчасти так оно и было - Эйвери чувствовал, что, если сейчас не взвалит часть навалившегося негатива на кого-то еще, то попросту не выдержит и разлетится на атомы. - Просто скажите. И все. Это ведь недолго, правда? Всего несколько секунд вашего и его времени, - монотонно, но требовательно повторял Эйвери, пока не убедился, что секретарь (скорее из желания отвязаться, нежели из сочувствия) нажала на кнопку соединения с боссом.
Неужели он настолько хорошо держал себя в руках, что на его лице не была написана боль всех людей мира, разочаровавшихся в своей любви? Нет ведь - проходя мимо зеркала, Цезарь пришел к неутешительному выводу, что "на тебе же лица нет!" - это вот не про него вообще ни разу. На нем было лицо. Выразительное, полное неподдельной, настоящей экспрессии. И только слепое человеческое существо могло не догадаться, что у этого человека случилась какая-то трагедия. Более того - по лицу Цезаря можно было представить куда большие масштабы произошедшего, чем то было на самом деле. Но здесь, на этой фабрике грез, всем, пожалуй, было чхать, плевать и икать на то, у кого там какая трагедия. Жестокое место.
Любителем просиживать штаны в кабинете, пока необходимость работать отсутствовала, Эдвард не был. Поэтому, не имея иных дел, он обычно бродил по павильонам, наблюдая за кипевшей там работой (лишь в качестве безмолвного наблюдателя, а не с целью вмешаться и поделиться опытом) или гулял по находящейся в собственности студии парковой зоне. Узнав о том, что намеченная на сегодняшний вечер встреча не состоится, Палмер как раз собирался выбраться на свежий воздух и отдохнуть от кипы прочитанных бумажек, но, отойдя пару сотен метров от здания, в котором находился его офис, обнаружил, что мобильник остался покоиться на его рабочем столе. А находиться без связи он не любил. Картина же, которую Эдвард застал, вернувшись к своему кабинету, была весьма занимательной.
- Кэтрин, вы же минут двадцать назад сообщили мне, что телефон почему-то не работает, - он сделал ироничное ударение, ибо это самое «почему-то», надо полагать, заключалось в том, что секретарша достаточно долго каталась на своем кресле туда-сюда по несчастному проводу, который в итоге вполне закономерно лишился возможности передавать сигнал, и по виду провода это было очень заметно. –Его уже починили?
Тон его был, пожалуй, чуть более жестким и сухим, чем обычно. И дело было в Эйвери. На то, чтобы прилететь сюда и так настойчиво выпрашивать аудиенции, у парня могла быть лишь одна причина – Алексис. И это давало серьезный повод для того, чтобы начинать паниковать. К счастью, Эдвард умел неплохо справляться со своими эмоциями и сохранять спокойствие в большинстве ситуаций.
- Нет, - тихо отозвалась девушка, сверля взглядом крышку стола.
- Тогда, пожалуйста, впредь не держи моих гостей за дураков, - еще строже произнес Палмер. Не всегда он был открытым и добродушным.
Мужчина отлип от косяка, прислонившись к которому стоял все это время, и бросил охраннику, теперь уж куда более доброжелательно:
- Будь добр, найди новый телефон. Думаю, мистер Эйвери пришел с миром.
Секретарь и охранник достались Эдварду «в наследство» от прежнего директора. То, что с девушкой они едва ли сработаются, было понятно сразу, а вот Лукас, отставной военный, Эдварду нравился, хотя в личной охране он не нуждался. Но Лукас, как начальник охраны, больше все-таки занимался общей безопасностью студии, чем сторожил начальника. И работал прекрасно.
- Принеси нам кофе, - это уже вновь было обращено к секретарю.
Эдвард молча кивнул Цезарю, приглашая пройти следом, и направился в свой кабинет. Когда дверь за гостем закрылась, мужчина, как бы извиняясь за инцидент, пояснил:
- Их прежний начальник был здесь кем-то вроде короля с прислугой, еще не успели отвыкнуть.
Палмер опустился в свое кресло, жестом предложив парню то, что находилось по другую сторону стола, и дал понять, что внимательно его слушает, тщательно скрыв нетерпение и беспокойство.
Все оказалось проще, чем Цезарь мог себе представить. Впрочем, если бы их с Эдвардом разделяла дверь его кабинета, тот, вероятно, заслышав знакомое имя не отказал бы Эйвери в услуге - побеседовать. Хотя, возможно, Цезарь и рано сделал выводы о неком панибратстве, и их знакомство тогда было лишь необходимостью со стороны Палмера - в конце-концов, должен же он был "прощупать почву" и уяснить, что за фрукт окучивает его горячо любимую дочь. Но Эйвери сейчас уже ни о чем таком не думал - он просто машинально выплюнул из себя скомканное "Здрасьте" и проследовал за мужчиной. В любой другой раз на лице молодого человека воссияла бы торжествующая улыбка - в конце-концов, те люди, которые восприняли его, как сомнительный объект и желали оградить босса от подобного социального "мусора", убедились, что, раз уж Палмер так безропотно согласился принять его у себя - это что-то, да значит. Впрочем, знай Эйвери Палмера немного лучше, повода торжествовать как такового и не было бы - Эдвард не был из ряда заносчивых выскочек, которым вместе с креслом директора достается сейф высокомерия, целый кабинет раздутого самомнения и дипломат прочих отталкивающих качеств.
- Мистер Палмер, - торопливо начал Цезарь, оседая в кресло напротив стола, но так и не смог закончить фразу. Чтобы немного снять с себя нервозность и напряжение (в конце-концов, он не мог знать наверняка, как отреагирует на подобные душевные излияния отец бывшей девушки), он потер большим пальцем лоб, а вслед за этим почесал легкую двухдневную щетину. Когда Цезарь нервничал - его руки то и дело совершали кучи ненужных обрядов самораздражения. - Я не знаю, если честно, почему я пришел именно к Вам... Мне нужно с кем-нибудь поговорить. Я... у меня проблемы. Их много, но это все - ерунда. ЗА исключением одной. Мы с Алексис расстались. По моей вине, но не по моей инициативе. Сначала я просто не знал, что делать, а теперь... А теперь мне кажется, что все кончено бесповоротно, - Эйвери чуть было не вывалил на Палмера все, что знал, но решил, что для первой порции информации достаточно - в конце-концов, сам Эдвард еще не давал добра на продолжения беседы в подобном русле. Может, он вообще тактично намекнет, что занятому человеку некогда сопли всяким лопоухим утирать. Даже если лопоухий представляет собой молодого человека собственной дочери. БЫВШЕГО молодого человека дочери.
Наконец определив руки на подлокотники кресла, Цезарь уперся губами в оттопыренный большой палец левой руки, мимоходом подгрызая ногти на нем. Нога между тем автономно отбивала ритм, пока Цезарь это не заметил и не припер её другой, более спокойной конечностью. Кажется, тело разбилось на части и каждая часть жила своей жизнью. Глаза, к примеру, сосредоточенно буравили взглядом Палмера, ища в нем поддержки. Или хотя бы толики мужской солидарности, на которую Цезарь, впрочем, не слишком расчитывал.
Пока парень крутился в кресле, Эдвард молчал и старался сохранять прежнее спокойствие. Когда же Эйвери наконец созрел для того, чтобы поведать мужчине причину своего столь внезапного визита, Эдвард с облегчением выдохнул и откинулся на спинку кресла, едва сдержав желание рассмеяться. Алексис его бросила, все, конец света…
Для Эдварда было странно, что Цезарь пришел именно к нему. Ведь есть же друзья, родители… А он почему-то решил искать сочувствия у отца бросившей его подруги. В надежде, что он как-то повлияет на дочь? Да нет, глупо. А парень не особо походил на дурака. Что ж, пока что ничего против разговора Палмер не имел.
- За доведенного до инфаркта отца ты вряд ли получил бы от нее благодарность, - возвращаясь к своему привычному добродушному настрою, заметил Эдвард. Сейчас проблема Цезарь показалась ему совершенным пустяком в сравнении с тем, что мужчина успел себе представить, но все-таки не стоило демонстрировать это гостю.
- Перестань трястись, мир пока еще не рухнул.
Эдвард понадеялся, что это прозвучало достаточно ободряюще. Конечно, в зависимости от того, что натворил сидящий перед ним молодой человек, его к нему отношение могло очень быстро сменить полюс. Все-таки речь шла об Алексис. Но пока что все это больше напоминало обычную ссору, помноженную на юношеский максимализм. А в таком случае Эдвард мог побыть и третьей, не особо предвзятой стороной.
- Поэтому для начала успокойся, и выкладывай, что у вас произошло.
Он дал понять, что согласен на роль жилетки и советчика, если понадобится, но состояние молодого человека, явно граничившее с истерикой, Палмеру совершенно не нравилось. Из успокоительных средств в этом кабинете, к сожалению, был только алкоголь (Палмер им не злоупотреблял, но предпочитал иметь в наличии), а если ему не изменяла память, Цезарь предпочитал не употреблять его вовсе.
Эдвард поднялся со своего места, подошел к кулеру и наполнил стакан холодной водой. Вернувшись к столу, он протянул его Эйвери и вновь приземлился в кресло, ожидая продолжения рассказа.
Да, несомненно, так оно со стороны и выглядело - обычная ссора, которая на пике платонической любви, не успевшей созреть до чего-то более серьезного, кажется едва ли не концом света. Возможно, так оно и было, если копнуть глубже и отбросить те факторы, которые заставляют верить в другое. Но Цезарь упорно придерживался собственной трагической версии происходящего и был твердо намерен убедить в этом и Эдварда. Зачем? Сложный вопрос - но,кажется, именно для этого Цезарь сюда и пришел?
- Неет, вы не понимаете, - нервно рассмеялся молодой человек, пытаясь выглядеть спокойнее, чем есть на самом деле - эта треклятая бессонница, помноженная на кофеин делали из него истеричку, которой Цезарь быть категорически не желал. Охотно приняв из рук мужчины стакан с водой, Цезарь глухо извинился, встал с места, отошел в сторонку от мебели и вылил воду себе на голову. Зрелище было то еще - по крайней мере, были все причины засомневаться во вменяемости и адекватности объекта. Но Эйвери это на самом деле помогло, привело в чувство и даже несколько успокоило. Или ему просто хотелось в это верить.
В любом случае, он еще раз извинился за намоченный коврик ("ничего - высохнет", - рассудил молодой человек) и вернулся на прежнее место.
- Это еще не все, - о да, самое интересное еще впереди и теперь после слов об инфаркте Цезарь реально опасался за реакцию Палмера. - За ней ухлестывает какой-то отморозок из категории "Оторви и выкинь". И она беременна, - почти беззвучно, но достаточно четко и различимо отчеканил молодой человек.
НУжен ли был Цезарю совет, что теперь делать? Хотел ли он услышать "постороннее" мнение об этой ситуации? Вряд ли он мог второе получить здесь, поскольку, что касается беременности, то здесь Эдвард был явно не самой непредвзятой стороной. Нет, просто Эйвери хотелось, чтобы кто-то разделил его шок, его возмущение, удивление, негодование и растерянность, а для этого папаша Палмер подходил как нельзя лучше ввиду все той же заинтересованности в Алексис.
Нет, это было несправедливо - говорить Эдварду о беременности Алексис раньше, чем это собиралась сделать она, но...
- Мистер Палмер, мне казалось, я люблю ее больше жизни, хотя... - Цезарь, раздувая ноздри, пытался снова выглядеть спокойным. Кажется, начинало получаться - это, видимо, Эдвард действовал на него каким-то особым образом - успокаивающе. - хотя, возможно, вам это все кажется глупостью. Но мне правда так казалось. А теперь, когда это все произошло, оказывается, что я не могу ей простить... - а она разве извинялась за это? Разве в ее глазах вообще было сожаление? Нет, Цезарь не мог наверняка сказать, потому что очень плохо помнил прошлые три часа. Они были затянуты непрошибаемым туманом бессвязности; отголоски тех событий заглушало внутреннее "Не может быть", а оттого все выглядело неясным и смазанным так, будто вовсе причудилось.
Палмер несколько опешил, когда парень бросился в сторону и вылил содержимое стакана себе на голову. Кажется, врач и успокоительное здесь бы сейчас не помешали. Как-то комментировать данное действие Эдвард нужным не посчитал. Тем более, когда дар речи к нему вернулся, парень продолжил делиться с ним новостями из жизни его дочери.
В первой, в общем-то, не было ничего ужасного. На первый взгляд. Любой, кто стал бы ухаживать за Алексис, попал бы в классификации Цезаря в отряд отморозков. Вторая же новость была куда более… впечатляющей. Большинство отцов, которые узнают, что их дочери ждут ребенка, не имея при этом никого, кто напоминал бы любящего мужа, обычно таким известиям не радуются. Эдвард исключением не был. Впрочем, желание «найти и убить гада» у него если и возникло, то лишь на долю секунды, после чего было задушено здравым смыслом.
- Успокойся, - еще раз проговорил Эдвард, своим спокойным видом подавая пример молодому человеку. Не стоило беспричинно гробить нервные клетки, пока Цезарь не изложил в деталях, что, собственно, произошло. Из того, что он нес сейчас, понять ничего было нельзя.
-И давай по порядку. Что, как и почему случилось?
Теперь Эдвард был заинтересован в это беседе намного больше. Хотя, если не обращать внимания на рефлекторную агрессию, которую порождал родительский инстинкт, конец света не наступит, даже если Алексис действительно беременна. Ей не 15, она не сирота, и для толстого кошелька Эдварда даже тройня стала бы не особо тяжелым ударом. Так что, беззаботным детством ребенок будет обеспечен и без отца…. Стоп, стоп, стоп. Пока Алексис лично не подтвердит, что ждет ребенка, рано скупать магазины игрушек и красить стены в детской. И мчаться отрывать кому-то голову тоже еще не время.
- Если что, там есть душ, - кивнув на одну из дверей в кабинете, сообщил Эдвард. Если парень хотел прийти в себя при помощи холодной воды, куда логичнее было сделать это традиционным способом, а не поливая себя из стакана. Палмеру, безусловно, хотелось бы побыстрее узнать, о чем толковал Цезарь, но в таком состоянии на внятный рассказ тот способен не был.
Реакция Эдварда на происходящее - его спокойная речь, умиротворяющий тон голоса и полная невозмутимость в любых обстоятельствах (по крайней мере, в тех из них, в которых его успел "испытать" Цезарь) наводила молодого человека на мысль, что он действительно преувеличивает масштабы проблемы. В этот момент Палмер напоминал Эйвери драйзеровского финансиста Каупервуда, который, будучи полностью разоренным и отданным под суд без надежды восстановить свое положение, разоблаченный в совращении дочери крупного политикана умудрялся оставаться спокойным и непринужденным так, будто все вокруг - театральная постановка, коей рано или поздно придет конец. Но Цезарь таки волей-неволей заражался этим от Эдварда, потому что и сам в сущности был склонен к такой жизненной позиции - просто на время некоторые трудности выбили его из колеи. Видимо, именно поэтому Цезарь так отчаянно тянулся за утешением именно к Палмеру.
Несколько раз глубоко вдохнув и еще раз прокрутив в голове волнующие его мысли, Цезарь попытался быть непредвзятым и объективным судьей: а на самом ли деле все так ужасно, как ему показалось? А может быть, Палмер прав в своем спокойствии? В конце-концов, миллионы людей расстаются, миллионы проживают период склеивания сердца - и ничего! Живут же как-то. И хотя Цезарь тешил себя благородными заверениями, что больше сейчас печется о благополучии Алексис, и здесь можно было найти смягчающий фактор.
- Да, вы определенно правы, - наконец выдавил из себя молодой человек, поднимая глаза на мужчину и расслабленно вытягивая вперед ноги - они больше не отбивали ритм и не боролись за доминирование между собой. - Я на четверть итальянец, поэтому иногда из меня прёт эта вся импульсивность, - на деле у нервозности были другие причины, но Цезарь предпочел извиниться за свою истерию более нейтральными причинами. - Я не могу рассказать вам всего полностью, да и неважно это, наверное. Просто я состою в одной организации, цели и действия которой в корне противны Алексис. Не подумайте ничего такого - никакого криминала и наркоты. ВОбщем, уйти оттуда я не могу, а она не может с этим смириться. Поэтому мы расстались. И, как только это произошло, нарисовался один субъект из ее прошлого. Поверьте, мистер Палмер, я сейчас говорю не как ослепленный уязвленным эго ревнивец, я вполне адекватно оцениваю этого человека - ее старого знакомого из Лос-Анджелеса. Он тогда тянул ее на дно, и будет это делать сейчас. И неважно, вместе мы с ней или нет - я ее люблю и не хочу, чтобы она нашла себе на голову неприятности, - кое-что из того, что Цезарь уже сказал, он сам сейчас посчитал лишним и ненужным, но слово - не воробей и, как водится, назад не возвращается. - Я знаю, что ей не грозит нищенское существование, но ведь не это главное... - уже тише добавил молодой человек, отводя взгляд куда-то в сторону окна, за которым открывался фантастический вид - вот она, прелесть небоскребов.
Цезарь по прежнему понятия не имел, чего ожидает от Палмера. ВОзможно, будь его визит более целенаправленным и имей Цезарь более четкое представление о том, чего хочет добиться и что хочет услышать, слова произносились бы также осмысленнее и были бы нацелены на определенный результат. Но пока что они носили исключительно информативный характер.
То, что молодой человек стал уже меньше походить на того, кто готовится к поселению в комнату с мягкими стенами, Эдварда немного успокоило. Была хоть какая-то надежда на разговор, не лишенный смысла.
- Секте? – по-прежнему спокойно спросил Эдвард, хотя отношения его к таким организациям положительным не было, но и было бы глупо показывать это, ожидая правдивого ответа. Если бы он узнал, что кто-то пытается втянуть его дочь в нечто подобное, конечно, сделал бы все возможное, чтобы это пресечь.
Лос-Анджелес. Больная тема. Он мог спросить Цезаря, как зовут этого субъекта, но, увы, едва ли это дало бы ему хоть что-нибудь. Эдвард понятия не имел, чем его дочь занималась там и в какой компании. Не потому, что не хотел знать. Алексис сама не стремилась посвящать его в свою жизнь. И, видимо, обидеть ее нужно было серьезно, чтобы она вновь принялась за старое.
Их диалогу помешала секретарша, о которой Эдвард уже успел благополучно забыть вместе с кофе. Девушка поставила на стол перед мужчинами пару чашек, одарив молодого человека с намокшими волосами и одеждой подозрительным взглядом. Любопытно, как ее воображение представило их беседу? Посмотрев на Палмера, Кэтрин, с видом человека с уязвленным самолюбием, довольно сухо поинтересовалась:
- Что-нибудь еще?
- Нет, это все, спасибо, - сообщил Эдвард, наградив девушку дежурной вежливой улыбкой, словно бы и не заметив ее недовольного взгляда.
Спрашивать, не желает ли чего гость, Кэтрин не соизволила, и поспешно удалилась из кабинета, вновь оставив их наедине. К сожалению, все сильнее Палмер склонялся к тому, что секретаря ему все-таки придется искать. Эдварду не нужна была безмолвная прислуга, но и становиться жертвой женских обид желания не было. А жизненные принципы не позволяли ему в общении с подчиненными переходить на тот же тон, что и его предшественник. Менее авторитарное управление воспринимать адекватно, видимо, могли не все.
- Ты отказался покидать эту организацию, и на этом все? – в этих словах уже звучало сомнение. Если Алексис взялась мстить, причина должна быть похлеще, чем простое расхождение интересов.
Цезарь не бежал и не спотыкался продолжать тему относительно Черной Руки - отчасти потому, что Эдвард был слишком далек от студенческой жизни и вряд ли бы проникся сложностью ситуации. Какой-то частью сознания Эйвери и сам понимал, что не настолько все серьезно и сложно, как он городит в своем воображении - это была та часть его, которая была старше возраста своего "хозяина" и смотрела на проблемы свысока и более дальновидно. Но все остальное его существо принимало глобальность проблем за чистую монету и искренне парилось по этому поводу.
- Не, не секта, но...впрочем, что-то вроде того. Тайное университетское братство, - коротко пояснил молодой человек уже после того, как перед ним нарисовались две чашки кофе, одну из которых молодой человек бесцеремонно присвоил себе. Вот так было гораздо лучше. Цезарь начинал чувствовать себя куда более по-свойски. В прошлую их с Палмером встречу они будто бы неплохо поладили и барьер формальности незаметно, но окончательно свелся на "нет", но сейчас, по прошествии недолгого времени и в этой почти рабочей атмосфере Цезарь снова на первых порах держал некоторую дистанцию, хотя и пришел сюда с делами личного характера. - Да, - неловкая, корявая улыбка, сопровождаемая частыми и неритмичными кивками головы. - Это выглядит... знаю, выглядит так, будто мы - две жертвы буйства гормонов и подростковых комплексов в купе с юношеским максимализмом, - откровенно и с подкупающей (как правило) непосредственностью признался Цезарь, потому что под час довольно трезво и по-взрослому умел оценивать происходящее, что, правда, не всегда помогало. - По правде говоря, я и сам не знаю, почему для Алексис это оказалось настолько принципиальным вопросом, что она порвала со мной. Если, конечно, она не лукавила по поводу того, что все остальные мои излияния ее не задели. Эта организация... Ну братство - это всего лишь мой способ вымостить себе удобную дорогу в запланированное завтра. А она - просто-таки святой борец за справедливость, - Цезарь едва сдержался, чтобы не подкатить глаза - потому что, вероятно, отец Алексис не хуже его знал собственную дочь, кроме того, такие качества не возникают ниоткуда - возможно, что сам Палмер их в ней и воспитывал. Об этом Эйвери подумал только сейчас, поэтому на всякий случай приготовился к довольно суровой оценке собственного отношения к ситуации со стороны Эдварда. Сам молодой человек давно и прочно укоренился во мнении, что всякая справедливость - слишком субъективна, чтобы быть универсальным принципом в любой ситуации. То, что справедливо для него, оказывается вопиющим и аморальным для Алексис и, возможно, для кого-то еще. Да что там, очень многие презирали Черную Руку, что и немудрено.
Цезарь как-то проморгал тот момент, когда его кофе перекочевал из кружки в желудок - по всей видимости, как и во многих других случаях, был чересчур зациклен на собственной персоне, так что теперь ему оставалось лишь аккуратно пристроить кружку обратно на стол и испытывающим взглядом воззриться на Палмера.
- Мистер Палмер, вот вы, как человек с жизненным опытом, скажите мне: это так плохо, что я способен идти по головам? (если это не головы дорогих мне людей, разумеется). - внезапный вопрос, наверное, учитывая то, что толком о Черной руке Эйвери так ничего и не поведал, как и о тех самых "принципах", настолько возмутивших палмеровскую чувствительную младшую дочь.
Воскресный шахматный клуб едва ли назовут тайным братством. И то, что сейчас говорил молодой человек, Эдварду категорически не нравилось. Голден Гейт был престижным университетом, который получал неплохой доход от своих услуг. Что сделает руководство, если узнает о том, что в стенах заведения некая группа учеников занимается не очень законными вещами? Обратится в полицию? Ну да, как же. Будут до последнего улыбаться и делать вид, что ничего не происходит. В лучшем случае попытаются разобраться своими силами. Но, опять же, узнают, что к этому причастны детишки основных спонсоров. Отчислят? Побоятся скандала. И родителям-то не сообщат, тем более, что большинство многие богатенькие отпрыски уже перешагнули через черту совершеннолетия.
- Надо полагать, вы не котят с деревьев снимете? – сделав глоток, спросил Палмер.
Он, конечно, на данный момент имел очень ограниченную возможность влиять на судьбу дочери, да и не желал этого делать. Только есть разница между человеком, который просто «физиономией не вышел» и тем, кто уже успел испачкать руки в нечистых делах. В последнем случае Цезарю едва ли стоило ждать от мужчины отеческих советов.
- Мостить дорогу в запланированное завтра можно по-разному: и честным трудом, и трупами. Второе, быть может, не проще, но быстрее.
Конечно, ни в чем подобном Эдвард своего собеседника не подозревал. Пока. Но мысль свою вроде бы выразил достаточно ясно. Если бы речь шла о чем-то серьезном и уголовном, то парень, при условии, что с головой у него хотя бы относительный порядок, не пришел бы сюда плакаться, и не стал бы удивляться, что девушка у него слишком принципиальная, раз не оценила подвигов. Да и кто станет посвящать в такое девушку?
- Как человек, воспитавший Алексис, могу сказать и больше. Такой жизненной позиции она не приемлет.
Эдвард не был воплощением благородства, но идти напролом, зная, что его действия могут кому-либо навредить – это было не в его стиле. И тут не случайным показалось то, что Цезарь затронул вопрос денег. Сам Палмер не родился с золотой ложкой во рту, да и Алексис жила в роскоши не с пеленок, но сейчас их семья, пусть и разделившаяся на части, жила в достатке. О жизни Эйвери Палмер ничего толком не знал. Голден Гейт принимал в своих стенах не только тех, кто был готов платить немалые деньги за обучение, но и студентов из небогатых семей, успешно сдавших экзамены. Стоит ли говорить, что такое различие в благосостоянии не может не сказываться на взаимоотношениях? И вполне способно стать основой для создания определенных сообществ студентов…
Вы здесь » Golden Gate » Архив игровых тем » Кабинет ген. директора
