Весь остаток позавчерашнего дня, а также весь вчерашний день прошел в каком-то тумане. Эйвери едва успевал отходить от одного снотворного и обезболивающего, как тутже поступала порция второго. Его чем-то пичкали, зачем-то ощупывали, осматривали, постоянно заходили какие-то люди...
  Голова раскалывалась и категорически не хотела соображать. Цезарь даже не мог наверняка сказатЬ, какое сейчас число, утро ли сейчас, или уже вечереет. Он чувствовал себя таким потерянным, что местами путал то, что было на самом деле с тем, что ему обрывками снилось все это время. На какое-то мгновение ему даже показалось, что и терракта на самом деле не было - что это плод его больного воображения. Может быть, у него на почве чего-нибудь крыша съехала? может быть, он сам себе это придумал? Пусть лучше так, пусть лучше бы Алекс и вовсе не было бы, чем так... При мысли об этом, лицо Эйвери искривлялось от боли, вызывая тем самым механические вопросы медперсонала "что-то болит?".
- Да, болит, - честно признавался Цезарь, тыкая ладонью куда-то в область груди, чем вызывал подозрения волнующихся о том, что с ранением что-то не в порядке. Пару раз прибегал лечащий врач и очень сердился, когда выяснялось, что речь идет о боли далеко не физической.
   Потом он снова проваливался в полусон, снова просыпался и не находил себе места, надеясь, что в следующий раз он проснется тогда, когда с памяти сотрется все прошлое. Или вовсе не проснется. Но глаза с ублюдочным упрямством открывались раз за разом. И сейчас, когда Цезарь понял, что окончательно пришел в себя, он впервые пожалел, что не курит. В коридоре, как выяснилось, ожидали его пробуждения мать с отцом и Лукасом. И впервые за долгое-долгое время Цезарь, кажется, был рад видеть их всех. В конце-концов он даже попросил мать с Лукасом выйти и поговорил наедине с ненавистным предком.
  Себастьен был порядком удивлен таким поворотом событий и явно этого не ожидал, видимо, культурный шок впоследствии и побудил его переселить Цезаря в вип-палату с телевизором. И хотя Эйвери не особенно волновали мелькающие на экране картинки с соответствующим звуковым сопровождением, с помощью этого можно было хотя бы немного отвлечься и не думать о наболевшем. Тишина убивала. Мысли давили тяжелым грузом, создавая ощущение, словно Цезарь находится в комнате, где стены, пол и потолок медленно, но неуклонно сжимаются и приближаются друг ко другу, уменьшая пространство, отведенное ему и со временем расплющивая тело.
    И только мелькнувшее на экране знакомое лицо заставило Эйвери не то, что оживитьсЯ, а даже практически подпрыгнуть на койке, вызвав этим острый приступ боли в месте ранения. На экране мелькнула Алексис - ошибки быть не могло, и Цезарь не посмел бы приписать это разбушевавшейся фантазии и собственному желанию видеть то, что хочется видеть. Она выглядела не слишком здоровой, но что было наверняка - так это то, что она была жива. Жива! Вы понимаете?! Она вышла оттуда! Вышла, исходя из комментариев, в тот же день, что и он!
  Сердце уже не сжималось - оно радостно выпрыгивало из груди, колотя по ребрам, словно птица, бьющаяся в клетке. Эйвери благополучно забыл и забил на боль в правом предплечьи при резких движениях и буквально соскочил со своей койки, подняв вокруг себя целый вихрь. Он не знал еще, где она, что с ней, в какой она больнице, но был уверен - где бы ни была, он увидит ее в ближайшее время. Медсестры, которых Цезарь едва не сбил сног, стремительно и безотлагательно направляясь к единственному на этаже телефонному аппарату, с подозрением и опаской оглянулись на пациента, которому, по их мнению, видимо, было самое место не здесь, а двумя этажами выше - в психиатрии.

Добравшись до телефонного аппарата, Цезарь внезапно осознал, что  категорически не в курсе, куда вообще следует звонить. Нет, он, конечно,  догадывался, что это должны быть номера больниц Сан-Франциско,  но увы, его справочник в голове был совершенно пуст и едва ли он сейчас вспомнил бы даже номер мамы, Лукаса или Оли. Мысленно чертыхнувшись по этому поводу, Эйвери, конечно же, на этом останавливаться не намеревался - недолго думая, он отправился на первый этаж к стойке администратора.
- Скажите, а куда обычно направляют пострадавших... эм... - Цезарь замялся, теряясь, как же  можно охарактеризовать сложившуюся ситуацию. - Ну, скажем, после террактов?
- Ясно куда, - не поднимая глаз от какого-то списка, хмыкнула девушка за стойкой. -  Конечно же, в Центр Реабилитации Для Жертв Террактов!
  Удивлению Цезаря не было предела, ибо о таком феномене он слышал впервые.
- Честно? - недоверчиво переспросил молодой человек, не ожидая никакого в том подвоха.
- Господи, - вздохнула девушка, которую Цезарь, по всему было видно, отвлекал от чего-то важного, но ему, скажем прямо, было глубоко индифферентно на такие маловажные по сравнению с его собственными дела. - Молодой человек, вы как сегодня родились, честное слово!  Всех пострадавших для начала отправляют в ближайшую больницу. Ближайшую, понимаете? А уж потом, кто  где хочет, тот там и лечится.
- Ага, - вслух заключил Эйвери, ничуть не смущаясь тому, что, возможно, опять-таки отвлекает администратора своими мыслями вслух. - То естЬ, если меня отправили сюда, как в ближайшее медицинское учреждение, выходит, и она тоже... - внезапная мысль озарила его затуманенную голову. И увы, всвязи с этим несчастной девушке впоследствии пришлось окончательно отложить все свои дела и заняться решением проблем цезаревских, что, впрочем, заняло не так уж и много времени. И вряд ли она об этом пожалела -  не каждый день ведь удается сделать человека счастливым менее чем за одну минуту и вложившись буквально в пару слов с указанием этажа и палаты.
  И опять подняв вокруг себя вихрь и  всполошив лежащие на стойке бланки и прочие бумаги, Цезарь практически телепортировался к лифту. У него не было ни денег, ни кредитки при себе, чтобы заказать огромный букет цветов, и расплачиваться за это пришлось первой же цветущей буйным цветом больничной "живности". Конечно же, имея огнестрельное ранение, пусть и заживающее, Эйвери не смог бы сам реализовать задуманное, поэтому так кстати подвернувшемуся электрику было дано убедительное указание якобы от лица глав.врача перенести огромный цветок в тяжелом вазоне в палату некой мисс Палмер.
   В тот момент, когда Цезарь появился в дверях палаты Алекс, и жадно впился в глазами в лицо, за которым он успел смертельно соскучиться, он понял, что не видел в жизни женщины красивее. И сейчас она была прекраснее, чем когда бы то ни было. И пусть её макияжем были ссадины, бледность и красные слезящиеся глаза, прической - растрепанные белокурые пряди, а одеждой - бинты и больничный наряд, Эйвери смотрел на неё так, словно перед ним победительница "Мисс Вселенной" во всей красе - с восхищением, с обожанием, улыбаясь не только губами, но и каждой чертой лица - глазами, слегка вскинутыми бровями, вздымающимися от радостного наваждения ноздрями.
  - Агент Палмер, ваша конспирация бессильна, я все равно вас найду, где бы вы ни были, - строго заявил Цезарь, делая медленные шаги к кровати Алекс и скрещивая руки на груди. (вообще-то, эти движения обычно доставляли достаточно сильную боль, но сейчас Эйвери ведь был под действием мощнейшего обезбаливающего... понятно, какого ведь?) - Вы нарушили закон, агент Палмер. Вы не имели права так долго быть в радиусе более двух метров от агента Эйвери, - дурачиться и шутить уже просто не было сил и Эйвери практически опрометью преодолел два последних шага и осторожно навис над кроватью девушки. - Маленькая моя, родная моя, я так испугался за тебя! Я чуть с ума не сошел! - шепотом протараторил Цезарь, неустанно то поправляя волосы Алексис, то гладя тыльной стороной ладони её лицо, то беря в руку её ладонь.

Внешний вид
Это была ужасные недолгие часы сна. Она долго ворочалась, смотрела за окно, смотрела в потолок, смотрела на шкаф, пыталась сосчитать овец, баранов, слонов и арагунтагов. Все было тщетно. Нервное перенапряжение этих дней, истощение от голода, и просто волнения, все это окончательно лишало ее права спать. А когда сон-таки согласился окутать нее, события прошедших дней все равно не давали ей покоя.
Ей снилось что-то темное, нависшее над всеми, угрожающее всем. В нем не было ничего четкого, ничего понятного. Только эта смутная опасность, которую она ощущала. Она хотела бежать, но ноги ее налились свинцом. И это темное все приближалось ближе и ближе. Чьи-то руки схватили ее, заставили двигаться. Она куда-то убегала, но темное все равно шло по следу. Они спрятались, она обернулась... И теперь ей было страшнее вдвое. Теперь она боялась не только за себя, но и за Честера, вдруг с ним что-нибудь тоже случится, вдруг теперь из-за нее он навлек на себя большую беду. Вдруг, вдруг, вдруг... Темное показалось из-за угла и разинуло свою пасть.
Она проснулась. Проснулась в холодном поту, иначе тут не дано. Проснулась от собственного крика. Проснулась и начала сразу же собираться. Хватит, она не могла больше спать, не желала ни на секунду смыкать глаза. Ощущение того, что все то темное непременно вернется к ней не покидало.
Душ, легкий завтрак, легкий макияж. Забежать в магазин, накупить шоколада, круассанов и прочих вкусностей, которые почему-то врачи в больницах называют гадостями. Запастись водой и отправиться туда, где уж точно она не почувствует этого окутывающего ее напряжения. Там, где две самые родные ей души. Погода была пасмурной, напоминавшей сон о нависшем нечто. И теперь ей еще более хотелось туда, где ей точно будут рады, где будет тепло и уютно, где наконец-то она почувствует себя как дома. К тому же, уже двое суток прошло с тех пор, как она последний раз их видела. Все, что она знала - были мамины слова о том, что они в порядке, в тот самый момент, когда Оливия сразу из Оперы рвалась попасть в больницу. Помнится, ей даже сделали укол успокоительного, так как она просто в истерике саботировала слова о необходимости сначала поехать домой, поесть и поспать.
"Интересно, как чувствует себя Чес? Есть ли ему куда пойти? Он был так заботлив," - невольно вновь подумала об одногруппнике Палмер-старшая, в то время как такси уже мчало ее по направлению к больнице.
-Подскажите, в какой палате лежит Алексис Палмер? Пострадавшая после Оперы. Я ее сестра, - женщина в регистратуре было сначала недовольно обернулась к ней, но по мере того, как Оливия говорила (а глаза женщины заметили на теле девушки пару синяков, что свидетельствовало о том, что она и сама пережила теракт), на лице ее отражалось все больше сопереживания. Быстро, насколько это было возможно, указав, куда Оливии идти, она даже не стала проверять, что та несла в своих пакетах.
Оливия быстро промчалась через коридоры, лестницы и ненужные двери. Резко и порывисто, так, что та даже не успела скрипнуть, открыла Палмер-старшая дверь и...
Увидела ту картину, которая заставила ее сердце сжаться.
Она не могла им помешать. Не могла позволить себе разрушить ту сказку, в которой эти голубки сейчас были, потому что они просто были рядом. Не могла привлечь к себе внимания, только не сейчас. Тихо прикрыв за собой дверь, она села на ближайший ко входу стул, стараясь не привлекать к себе внимания. По крайней мере не сейчас.

Эти события вновь предстали перед ее глазами. Она хотела встряхнуть головой, закрыть поплотнее глаза, сделать что угодно, лишь бы отогнать эти воспоминания.
Но грудь сковали металлические тиски, закрытые глаза только приводили к дополнительной яркости всех событий, встряхивания головы лишь вызывали знакомую слабость и головокружение.
Они были там. Чертовы сутки, если не дольше, их не могли достать оттуда. Некоторых вывели за счет переговоров, иные оставались там. Кто-то еще был ранен. Она все это видела. Ее сестра летела в оркестровую яму, Цез ранен, та девушка, все они...
Сколько раз ей хотелось просто потерять сознание, сколько раз она хотела вновь расплакаться, сколько раз, сколько раз проявлял о ней заботу Честер? До последнего момента. До последней секунды. Пока не передал ее в руки правоохранительных органов. Пока она не оказалась окружена врачами, психологами, пока ее не забрала мама. Он был все это время рядом. А сейчас...
А сейчас у нее даже не было его номера, чтобы просто написать и узнать, как он. Договориться встретиться, вновь сказать спасибо. Сможет ли она когда-либо в жизни вообще отблагодарить его?
-А? - из этого состояния ее вывел голос Цезаря. Она улыбнулась другу, немного рассеянно, еще не вполне понимая, в чем же дело. Больница. Она приехала навестить их с Алексис. Цезарь хотел пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти Алекс, он сейчас с ней так нежен и мил... Могла ли она продолжать настороженно относиться к их отношениям? Могла ли она быть настолько цинична и несправедлива по отношению к своему лучшему другу? Разве не стоит дать ему шанс и поверить в то, что теперь у него могут быть действительно серьезные чувства?
Она рассмеялась, пока Цезарь своими медвежьими объятиями пытался заставить захрустеть и ее косточки. Наконец-то получив возможность дышать, она поспешила притормозить Цезаря. Было кое-что, что она хотела бы сказать ему, именно ему.
-Погоди, - она остановилась, заставляя и его задержаться в коридоре.
-Цез... Я просто хотела сказать, что я тебе верю. Правда. И спасибо тебе за заботу о нас, - она вновь улыбнулась ему, и тут как раз ему принесли телефон.
-О, послушай. Пожалуйста, разузнай у кого-нибудь номер Честера Эддингтона. Ты меня очень выручишь, - обратилась она к другу, прежде чем скрыться в комнате.
-Привет, родная, как ты?  - улыбнулась она сестре, проходя в комнату и оставляя пакет на тумбочке. Побоявшись прикасаться к ней, она лишь поцеловала Алексис в щеку, но взгляд Оливии выражал гораздо больше нежности, чем она могла бы передать объятьями, выражал гораздо больше радости, чем визги и писки с пританцовываниями.
-Мама хотела, чтобы я передала тебе телефон, но думаю спокойствие без него тебе пока больше подойдет, - нежно улыбнулась она сестре, садясь на краешек кровати. Сладости из пакета еще всегда успеет собрать. А вот сестра...
Она просто слегка сжала пальцы ее ладони и тепло улыбнулась.

Весть о том, что молодой преподаватель университета попал в страшную аварию, стремительным смерчем разнеслась по всему учебному заведению. О том, что пострадавший теперь находится в одной из главных больниц Сан-Фанциско в тяжелом состоянии - в коме - разговаривали, кажется, на каждому углу: кто-то оживленно, делясь сплетней с очередным отставшим от жизни, а кто-то тихо и обеспокоено жужжал, высказывая свои надежды на то, что преподаватель пойдет на поправку как можно скорее. Итальянку всегда раздражал подобного рода сломанный телефон, когда стоит кому-то что-то сказать лишь на полтона громче, чем следовало, и все, образуется цепь, разносящая сорвавшуюсь с губ сплетню по всем, по кому только можно, и остановить эту запущенную машину практически невозможно. Разговоры, разговоры, разговоры - кругом разговоры, но такая уж она, университетская жизнь, где скучно да и даже неприлично быть не в курсе происходящих событий. Теперь, пожалуй, разговоры не стихнут долгое время - будут продолжаться, скорее всего, даже тогда, когда их виновник вновь объявится в этих стенах - говорить будут у него за спиной, каждый раз видя - припоминать случившееся и перемалывать снова и снова.
Она не была в особо близких отношениях с Эриком. В каком плане - она не являлась ему ни кем-то из родственников, ни ближайшим другом. Они просто познакомились однажды, по чистой случайности оказавшись в одном кафе, и тогда и поняли, что им как-то комфортно друг с другом. Ну знаете, бывает такое - пообщаешься с человеком, и понимаешь: твое! Так было и у них, чисто на уровне ощущений. И как-то неприятно сжалось ее сердце, когда она услышала имя пострадавшего. И да, стало еще более неприятно слышать все эти разговоры по углам - так, словно люди и ждали, когда появится новость которую можно будет обсуждать, так, словно в них не осталось человечности. Возможно, так и было, возможно всем было интересно просто потрещать о случившемся, а состояние здоровья преподавателя никого не волновало, а возможно - ей так только казалось.
Итальянка вышла из дома в начале восьмого утра, надеясь попасть в больницу ровно к восьми, а если повезет - то и даже пораньше. Проникнуть в отделение реанимации это всегда проблема, особенно если ты ни кем постарадавшему не являешься, и еще более эта задача усложняется в разгар дня, когда вся администрация сидит, вроде старших сестер и главных врачей, сидит в отделении. А вот с утреца пораньше, когда единственным караульным является милого вида медсестричка, не спавшая всю ночь, гордо неся дежурство - шансы на долю десятых поднимаются от нуля. По-крайней мере, Эстель на это надеялась.
И да, удача оказалась на ее стороне - быстро поймав такси, в без двадцати восемь девушка была возле взодной двери больницы, а еще минут через десять - пыталась прорваться внутрь отделения интенсивной терапии, реанимации.
- Я его родственница..., - на долю секунды замешкавшись, пробормотала Иса на вопрос медсестры о том, кем она приходится пострадавшему. - Племянница, я его племянница. - С уверенностью, но в тоже время в некой расстеряности, стояла на своем Либерти. Да в общем, растерянность медсестра наверняка списала на волнение за здоровье любимого и единственного дяди. Ну, в самом же деле, не разворачиваться же сейчас, и не уходить, когда ты почти у цели? Яблоки-апельсины-то куда девать? Стандартный такой набор выглядел несколько странно, учитывая, что Даниелс был в коме и вряд ли данные продукты ему бы понадобились. Однако, идти в больницу с пустыми руками? Это не по правилам как-то, что ли. К тому же, чего греха таить, девушка всей душой надеялась, что в этом мерзком коматозном состоянии художник намеревается пробывать не очень длительное время. Надеялась, да. Далее последовала речь медсестры о том, что у постели больного уже сидит одна родственница, но ее напор пал, когда Иса сказала, что бедную сестрицу, засидевшуюся у койки брата, нужно подменить хотя бы чтобы она сумела сходить умыться да покушать. В общем, словно тень отца Гамлета, незаметно и тихо, итальянка просочилась в отделение и нырнула в нужную палату, бесшумно открыв, а затем закрыв за собой дверь.

- Я просто пришла навестить Эрика, - практически шепотом ответила итальянка на встретивший ее вопрос, прозвучавший в весьма не дружелюбном тоне. Отвечать грубостью на грубость (а вернее, недружелюбием на то же самое) девушка не стала по ряду причин, одной из которой было то, что она была свято убеждена, что люди лежащие в коме, могут слышать то что происходит вокруг. Ну а если и не слышать буквально, то все равно воспринимать, каким-то неясным науке способом. Наверное поэтому взгляд итяльянки сразу скользнул по мониторам, которые мерно пищали и на экранах которых размеренно бегали полоски. Да и раздражительность сидящей у койки больного девушки можно было списать например на то, что она провела здесь уже долгое время, а сидеть возле кого-то, в напряжении и ожидании, это весьма и весьма напрягающее занятие. Кстати, не узнать эту особу было нельзя - Кристиан Фельшеринов. Нет, Эстель никогда не пересекалась с ней лично, но знать о существовании такой личности - знала, все таки, в одном университет обучаются, хоть и на разных факультетах. Обстановка больницы, снующие туда-сюда медсестры, напряженная тишина отделения прерываемая только звуками аппаратом, что поддерживали жизнь внутри больных, все это давило на Эстель, не любила она больницы. А от подобного недружелюбия, которым ее встретили в палате, стало еще более не по себе, однако придавать этому значение Иса особенно не стала, хотя бы потому, что ее взгляд быстро вернулся на того, кто лежал под аппаратами. В конце концов, именно из-за него итальянка находилась сейчас здесь, наговорив с три короба дежурной медсестре.
Сжимая одной рукой пакет, а другой перебирая низ халата, который ей на плечи накинула медсестра, итальянка неотрывно смотрела на Даниелса, пытаясь восстановить в памяти его истинный внешний вид, его лицо, которое еще не тронули следы аварии. Получалось слабо, одна картинка накладывалась на другую, и снова и снова перед глазами был человек, чья жизнь сейчас зависела только от непрерывно работающих аппаратов. Жуткое, знаете ли, зрелище, казалось, что на его теле живого места не осталось - весь перебинтованный, да еще и с многочисленными трубками. На какой-то момент итальянка ощутила себя героиней какой-то мыльной оперы, в которой главный герой попал в страшную аварию, угодил в больницу, и теперь возле него толпятся переживающие. На какой-то момент показалось, что сейчас, как все в той же мыльной опере, ресницы больного дрогнут и приоткроются, и можно будет выскочить из палаты с криками "Доктор, он приходит в себя!". Однако, ничего подобного, жизнь - не мыльная опера, и шли секунды, минуты, пока Иса напряженно вглядывалась в его лицо, но ничего не менялось. Она выглядела глупо? Возможно. В глазах перемешались страх и надежда. Она не умела прятать эмоции, и она не умела не переживать за тех, кого знала - пусть не долго, но знала.
- Что говорят врачи? - прийдя в себя и проморгавшись, тихим голосом обратилась Эстель к сидящей рядом Кристиан. Стандартный вопрос, который, наверное, нельзя не задать. Что она надеялась услышать? Да хоть что-то, что-нибудь. Ведь она совсем ничего не знала о его состоянии - как долго он пребывает в коме, насколько он пострадал, и все такое. Конечно, обо всем можно было судить по его внешнему виду, а врачи обычно прогнозов не дают. Но что-то же они должны были сказать сестре пострадавшего?

Что его навещать, лежит овощем и не булькает. буркнула Кристиан слегка скривившись. Ну и правда, она не видела смысла приходить сюда кому-либо. Почему она сама находилась тут? Неизвестно, возможно Кристиан просто было одиноко. Одиноко настолько, что она готова была общаться даже с родным полу-трупом. Девушка накрутила на указательный пальчик прядь розовых волос, а после развернулась и встала с кресла смерив взглядом пришедшую. Хотя смерив это сильно сказано, скользнув...
Присаживайся. это была не просьба, прозвучало как приказ. Если уж кто-то и пришел навестить этого неудачника, то должен сделать это в комфорте врачи ничего не говорят, тут особо нечего и сказать...  вздохнув заключила девушка отходя к дальней стене и прислоняясь к ней спиной. Сунув руки в карманы она неотрывно смотрела на лицо Эрика, а после ухмыльнулась
Зато одеты мы с тобой одинаково. Первый раз я не комплексую рядом с тобой. брат и сестра были облачены в одинаковые больничные пижамы, у них только тапочки различались. Тапочки, которые сиротливо стояли под кроватью Эрика и одиноко грустными глазами-пуговицами смотрели на чужую обувь. Больное воображение Кристиан уже рисовало картину того, как одиноко этим тапочкам и что они с дикой душевной болью наблюдают из под кровати например за её тапочками или за обувью Эстель. Кристиан вздохнула и сползла вниз по стенке уткнувшись лицом в собственные ладони. Скоро ей нужно было возвращаться к себе в палату иначе устроят очередной нагоняй, а с главным врачом они уже на ножах были. Плакать не хотелось, да и все слёзы уже выплакались в первые три дня, тогда почему так горько?  Почему крупными мутными каплями они наворачиваются на глазах. Наверное это тапочки виноваты...

Почему ты такой дурак?
Алекс постарался усмехнуться, не вышло. Прислонившись лбом к стеклу он пристально смотрел только на одного человека, Эрика и все еще не мог поверить, что тот лежит тут, в объятиях бинтов и трубок.
Почему из более чем семи миллиарда людей, судьба подкинула мне такого... идиота, которого я люблю больше всех на свете? Почему именно ты перевернул мой мир с ног на голову, а потом испарился, словно ведение, как будто бы был сном не больше. Эрик, почему ты сейчас лежишь тут, на кровати? Ты не представляешь насколько это больно видеть тебя таким. Это... меня медленно убьет, если ты не вернешься. Слышишь? жить, зная, что ты где то там, ходишь по земле и улыбаешься можно. Жить, зная что ты больше не подаришь мне нежного поцелуй, нереально. Ты обязан жить, черт тебя побери...
Он наконец то оторвал взгляд от мужчины и посмотрел на девушек. Одна сидит у стены обняв себя, в больничной одежде, вторая застыла не зная что делать. Парень осмотрелся, словно ища врача или медсестру. Не нашел. Слабо улыбнулся и посмотрел вновь на постель, а потом кивнув самому себе, сжал руку в кулак и шагнув в палату.
В коридоре казалось тише. Тут ни чем не примечательный звук аппарата искусственной вентиляции легких раздражал слух. А бикание кардио аппарата безумно раздражало. мужчине вообще казалось, что он попал в страшный сон и стоит сильно сильно зажмурится, как он проснется, и будет все хорошо. Правда будет все хорошо. Эрик будет полным жизни и улыбаться, а он прилетит со съемок и будет вновь все как прежде. Но все было не так. К великому сожалению это все было не сном, а самой настоящей реальностью.
Эстель сидела у постели, а Крис у стены. Зрелище не из приятных. Он подошел к постели с левой стороны и сглотнул, опуская глаза. Ему очень хотелось убежать куда угодно, только не видеть того, что видит. Пальцы сами потянулись к мужчине, коснулись подушечками его теплой руки, нежно провели по ногтевым пластинам и по фалангам, добрались до самой кисти, оплели пальцами руку и нежно, ласково но при этом крепко сжали ее. Подавшись чуть вперед, он коснулся дрожащими от нервов и нерешительности пальцами до лица, проведя кончиками по скуле, не сводя взгляда и не отпуская руки. Алекс был поглощен Эриком, и не обращая внимание на то, кто в палате, что в ней происходит, заговорил. Заговорил, потому что хотел чтобы художник его услышал. Заговорил, потому что верил, слова способны лечить, тем  более если они произнесены от всей души и со всем сердцем.
- Эрик... - голос сорвался на шепот, не специально, просто сил говорить громко не было. Ал посмотрел по сторонам и склонился ближе к мужчине, искать и приносить стул не хотелось. Да и сказать честно он не знал, как долго ему разрешат быть рядом, - Эрик... Я знаю, ты слышишь меня. Ты не можешь мне ответить, но я уверен, ты слышишь, потому что ты просто спишь. А эти трубки и эта палата просто твоя спальня. Эрик, пожалуйста, проснись. Ради Иззи, которая обожает твои картины. Ради своей сестры Кристиан, которая переживает. Ради всех нас, твоих учеников, кто верит в тебя и доверяет тебе. Прошу тебя, проснись, ради меня и того, что нас объединяет. Ты же не забыл ведь правда? Помнишь, Париж... Пять лет прошло, а я помню все как будто это было вчера. Помнишь какое было небо? Честно, я не помню каким оно было. Зато я помню твою улыбку, твои глаза, что искрились нежностью. Не уходи, ты не имеешь право оставить меня... Не сейчас. Не тогда, когда я только нашел тебя. Пожалуйста...
Алекс обнял обеими руками ладонь художника, словно желая тем самым заставить его проснуться. Он надеялся. Надеялся и верил, что получиться убедить вернуться. Ведь его слова искренние, идут от сердца. Он верил, как дети верят в то, что на рождество подарки под елку им кладет не папа и не мама, а самый настоящий Санта Клаус, для которого они оставляют печенье и молоко на столе. Он верил, как малыш верит взрослому, когда тот рассказываем ему сказку. Он просто верил и молился в душе Богу, чтобы тот его услышал и не забирал родного и по настоящему близкому человека, того единственного, который знает его лучше других. Бель снова наклонился и на секунду замешкавшись, коснулся губами виска. Он бы коснулся губ, правда, но не мог из за трубки. Вложив в поцелуй все, что в нем было положительного к этому мужчине, всю любовь и нежность, которыми переполнялись его сердце.
- Je vous en prie... Se Réveille... Je ne pourrai pas sans toi.* - прошептал на втором родном для себя языке парень, прикрыв глаза и на некоторое мгновение замер, - Je t'aime...** - прошептал он одними губами, и медленно выпрямился, все так же крепко сжимая руку художника.

Отредактировано Alexander Bell (2012-01-24 22:37:12)

Всё раздражало. Но больше всего бесила собственная беспомощность. Кристиана  закусила губу и подняла полные слёз глаза.
Меня это бесит! воскликнула девушка резко поднимаясь в полный рост твою мать! с силой она размахнувшись пнула урну. Та оказалась пуста но с грохотом рухнула на пол. Полегчало же. Сейчас Кристиан хотелось кого-нибудь ударить. С силой, чтобы было больно, но не только тому кому предназначался удар, но и самой себе. Так чтобы по руке до локтя пробежали искры и спрятались в предплечье как черви. Но увы пока Кристиан ограничилась только урной. Раньше всё это так не раздражало потому, что рядом с Эриком была только она, а теперь всё это походило на траурно-прощальную процессию. Особенно обстановку нагнетал недавно вошедший парень. Кристиан кинула на него всего один взгляд и потеряла интерес. Такое чувство, что у гроба умершего собираются люди чтобы проститься с ним. Это выводило из себя.
Глубоко вздохнув Кристиан запрокинула голову  и несколько раз моргнула сильно сжимая веки. Это её немного успокоило. Девушка привалилась к стене и принялась неотрывно смотреть на его лицо изучая каждый сантиметр его кожи, каждую погрешность и неточность. Под её взглядом, вдоль виска из уголка глаза брата тонкой линией протянулась влажная дорожка от мутных слёз. Эрик открыл глаза. Кристиан завороженно наблюдала за этим боясь пошевелиться и развеять мгновение. Казалось она просто ещё не проснулась. всякий раз перед сном она мучительно долго и подробно прокручивала в голове момент его пробуждения. Мечтала о том как он откроет глаза.
Крис ещё даже не успела сообразить а, её уже выталкивали из палаты врачи. Едва оказавшись вне её стен Кристиан прильнула к небольшому окошку в двери. Неужели, неужели он пришел в себя?!
Сердце испуганной канарейкой колотилось ребра. Минуты растянулись в часы...
Не волновать его? девушка мысленно прикинула как она сейчас выглядит и поняла, что наверное лучше к Эрику сейчас не соваться, но оставить его одного она тоже не могла. Она вошла последней и так и замерла у двери.

Жизнь не сказка, а мы в ней не сказочные герои. Принцев нет, остались только кони, да и то не белые - почернели со временем, запачкались бедолаги. Чудес не бывает, они не случаются у нас на глазах, и все такое. А еще - мы ведь не в сериале живем, здесь не все так просто, как это бывает на экране. Да много подобных фраз еще можно сказать с абсолютным скептицизмом и иронией в голосе, вы наверняка понимаете, что я имею ввиду. Но, боже моой, кто вам сказал всю эту глупость? Ну вот, что принцев на белых конях не существует, что принцессу не разбудит сладкий поцелуй, и что лягушка не превратится в смазливого очаровашку с короной на голове? Каждый в этом уверен, но, боже, кто вам все это сказал? Кто-то наплел, а все взяли и поверили, понурив головы, живя под девизом "жизнь - ну вы понимаете, тут плохое слово быть должно". Отнюдь, ребята, отнюдь.
События закружились так, что могли буквально вскружить голову. Вот кажется, и принц в палате появился, примкнул к рукам лежащего под аппаратом, и зашептал пламенные речи, не стесняясь двоих еще тут присутствующих девушек. То, что это именно принц стало ясно не сразу, а вот то, что он Эрика - абсолютно и бесповоротно. Ну, всмысле да, сразу стало ясно, что этих мужчин не общая песочница и не общий самолетик дистанционного управления связывает. И, в общем-то, с появлением этого мужчины в палате, собственно, все и закружилось так, что итальянка едва ли успевала за ходом событий. Когда ресницы больного дрогнули, а по щекам его скатились слезы, ее сердце сначала сжалось, а потом описало невероятный пируэт где-то там, под ребрами. Проморгавшись, Иса напряженно уставилась на Эрика, не веря своим глазам - неужели, тот действительно приходит в себя? Неужели ей не показалось, и он вернулся? Списывайте это на сказки, на чудо, или на чудотворные речи нарисовавшегося прынца - да на что хотите, но все это было действительно так, вот только насладиться моментом, тут же кинуться обнимать (на сколько это позволило бы состояние мужчины) Эрика, не позволили влетевшие в палату представители медицинского персонала, которые тут же выставили всю троицу за дверь. Удивительно, что ругаться не стали по поводу того, как много их здесь столпилось, обычно врачи любят заниматься промывкой мозгов.
Оказавшись снаружи палаты, итальянка чувствовала себя весьма потерянно. Впрочем, Кристиан выглядело примерно так же, и только наш принц приник взглядом к прозрачному стеклу, наблюдая за тем, что происходит внутри.
И он оказался проворнее всех, когда вышедшие медики сообщили, что посетители могут еще немного побыть с больным - видимо, насладиться моментом. Тут же мужчина кинулся к Эрики и что-то оживленно заговорил, а Эстель поравнялась с его сестрой, застыв на некоторое время в дверях. Что полагается делать в таких ситуациях? Как себя вести? Опять же, все красиво выглядит на экране, а оказавшись в этом на яву, ты просто теряешься, боишься совершить неверный шаг, и испортить всю трогательность момента. Даже несмотря на то, что тысячу раз, кажется, мысленно все прорепетировал - теперь все мысли просто выветрились из головы.
- Хэй, полегче... - мягко и с улыбкой произнесла Либерти, подойдя к постели и положив руку на плечо незнакомца. Нет, она вовсе не хотела наезжать на него, что мол не стоит так разговорить с только что очнувшимся бедолагой, и в ее тоне и голосе это безусловно чувствовалось, так же как и слышалась в нем радость и за то, что Эрик пришел в себя, и за то, что этот человек так счастлив. Затем, отойдя от незнакомца, Иса присела на свободный стул по другую сторону кровати и мягко сжала свободную руку Даниелса. - Ты молодец, - тихим голосом проговорила она, - Выкарабкался. Но, Эрик, спать так долго это конечно хорошо, но пообещай, что впредь ты будешь довольствоваться обычным челочевеским сном в жалкие 8 часов, и желательно у себя дома, а не под трубками! - с этими словами девушка склонила голову на бок, и замолкла, понимая, что нечего его сейчас грузить лишними разговорами, да и вообще ему самому лучше бы было молчать и поспать (уже здоровым сном, который сулит выздоравление).

Она побыла возле него еще минут пятнадцать, а после поднялась со своего места, наклонилась к художнику и поцеловала его в щеку на прощание. - Поправляйся, хороший, а я пока оставлю тебя с семьей. - Говоря "с семьей", итальянка имела ввиду не только его сестру, но и того мужчину, который, очевидно, так же занимал не малое место в судьбе Даниелса. А затем, попрощавшись со всеми и одарив Кристиан теплой улыбкой, в которой явно читалось что-то вроде банального, но искреннего "все будет хорошо", Либерти вышла из палаты.

Девушка улыбнулась видя как постепенно к её брату понемногу начала возвращается жизнь. Это ещё было мало заметно, но от чего-то Кристиан была уверена, что больше его жизни ничего не угрожает. Она сделала один шаг в сторону брата и сделал бы ещё, но от писка мониторов вздрогнула и остановилась. У брата участился пульс, дурно...
-Ничего не случилось, эм... на меня напала бешеная... кошка - мда, врать Кристиан не умела. Рассказывать брату о том, что случилось на самом деле она пока ещё не собиралась, да и вряд ли кому-нибудь она расскажет.
Это была их с Джеймсом тайна. Страшная и жестокая тайна. Сообразив, что сморозила глупость Кристиан уселась на край кровати Эрика и улыбнулась.
- Важнее это твоё состояние... Крис весело подмигнула брату. На самом деле она сама еле держалась в сознании, отдохнуть после того инцидента у неё не получалось, практически всё время Кристиан высиживала рядом с его постелью. Жутко хотелось лечь поспать или просто полежать на худой конец.
Ты вновь заставил меня волноваться блин, неужели нельзя вести себя боле благоразумно. Дурак девушка игриво надула губы и скрестила руки на груди. Её лицо всё ещё сохраняло следы недавних побоев и девушка очень боялась, что брат это заметит. Бинты от кончиков пальцев до шее можно было объяснить например эээ...кошкой.

Отредактировано Christian Felsherinov (2012-02-01 20:51:22)

Я как беспомощная кукла лежу в этой ужасной больничной койке, не в силах встать, сесть, нормально повернуться. Мои конечности, да и все тело разом одолевает нестерпимая усталость, перемежающаяся с болью, которая постепенно нарастает, бьет по нервным окончаниям, и кажется, что все нервы проткнули иглами, что все тело насквозь пробито тонкими шипами. Я хотел бы встать, ступить босыми ногами на холодный пол, и броситься к Крис, чтобы обнять это хрупкое, теплое тельце, прижать к себе, шепнуть на ушко с придыханием и душевной болью - «маленькая моя, кто посмел?!», но я не могу! Черт возьми, до чего противные ощущения! Противно за самого себя, за свою беспомощность, за то, что заставил волноваться самых близких и родных людей. Кто они? Кто эти люди? Их так мало, но все кто мне дороги – рядом. Я бы жизнь отдал за сестру, не щадя себя, не жалея. Мне так больно смотреть на её изувеченное тело. Кто посмел?! Кто обидел, кто поднял на неё свои чертовы руки?!
- Кристиан…- прошептал Дэниелс, стоило сестре оказаться в радиусе нескольких сантиметров от него. Эрик хотел, но не мог взять руку сестры в плен своей. Она не двигалась, она не подчинялась ему. Лежала плетью, прикованная к постели словно бы намертво. Но сейчас не собственная рука была первой из ряда причин волнующих художника. Он посмотрел на Крис, вглядываясь в каждую тень от недавних гематом, в её глаза в которых было столько грусти, что хоть волком вой. Если бы Эрик только мог, он бы поднял вверх дном все Сан-Франциско, отыскал бы того ублюдка или ублюдков что надругались над его маленьким ангелом, каким бы этот ангел не был. Но нет. Художнику суждено пролеживать свой зад в палате интенсивной терапии, слушать как его ритмы отбивают несколько мониторов и минута за минутой заниматься самобичеванием. Сейчас он абсолютно не жалел себя, а ведь мог бы запросто отдать концы еще там, в том жутком ДТП. И что было бы лучше, умереть или вот так лежать без дела, в его голову не приходило не одной мысли.
- Не шути со мной…- выдавил из себя Эрик, - когда я немного отойду, мы обязательно с тобой поговорим. И тогда твоя история с кошкой не будет звучать так насмешливо. Крис, я виноват перед тобой. Я не только заставил тебя волноваться, но и допустил множество ошибок, за которые мне теперь отвечать. Может быть, эта авария и есть своего рода наказание за те ошибки…
Эрик печально улыбнулся, снова неосмысленно сжав руку Саши, который все еще был рядом, который не отходил от него не на миг. С ним он еще поговорит...Саша отдельный человек, с которым Эрик хотел бы поговорить по душам, без посторонних, какими бы родными и близкими эти посторонние не были. Сейчас все внимание было сконцентрировано на младшей сестре. Крис плохо выглядела, наверное не лучше Дэниелса. Её лицо отражало не только грусть и волнение, но и сильную усталость. Как-будто из девушки все соки выжали. Да и сидела она только лишь на добром слове, того и гляди брыкнется в обморок от переутомления. Эрик хотел бы по-дольше быть рядом с ней, говорить с ней, просто смотреть на неё и знать что пока она рядом, с ней все в порядке. Его вина в том, что он мало уделяет ей внимания, ставя в который раз свою профессию и эгоистичные мотивы на первый план. Он должен больше заботиться о ней, ведь он обещал. В глазах Эрика, Кристиан все еще маленький ребенок, которому нужна опека. А кто же он? Горе опекун, без прав, не более...
- Прошу прощения. - в палату тихо заплыла не маленьких размеров чернокожая медсестра с забавным тембром голоса, того и гляди к каждому слову будет прибавлять характерное "хо-хо". - Мисс Фельшеринов, вам пора отдохнуть. Вы еще не забыли о том, что вы такая же пациентка как и ваш брат? Живо крошка, ваша постель уже заждалась вас, хо-хо...Я провожу вас. Жду за дверью.
Медсестра безапелляционно мотнула головой выставив горделиво руки в бока и вышла, качнув грузной "опой". Эрик тут же перевел взгляд на сестру, все же отпустил руку Саши и через силу коснулся прохладной щеки Кристиан. Он все еще не унимал свое переживание за младшую, но чтобы не превращать всю ситуацию в трагедию, позволил себе улыбнуться ободряюще.
- Малыш, отдохни. Я буду ждать тебя позже. И тогда мы обязательно поговорим, и ты расскажешь мне все, хорошо? - Эрик мягко провел ладонью по щеке сестры, и в бессилии положил руку обратно на постель. Он все еще мало что соображал как следует, да и каждое слово давалось ему с трудом из-за странной давки в переломанных ребрах. - Я люблю тебя рыжик...Какой бы розово-волосой ты не была.
Эрик тихо рассмеялся и тут же пожалел о своем мало разумном поступке. Болезненно скривившись, он снова схватился за руку Саши, как-будто парень был его спасательным кругом, жилетом или еще чем-то ценным...Через время они остались наедине. Медсестра насильно утащила Кристиан в палату отдыхать, а Сашу Эрик просто не мог отпустить. Сперва они оба молчали. Эрик даже смотреть в его сторону боялся, так сильно душила его совесть. Разом вспомнился Париж, от начала их встречи, от встречи их пылких взглядов и до той самой ночи - первой, волшебной, когда парнишка оказался в объятиях художника. Эрик вспомнил все до таких деталей, что казалось бы все произошло вчера а не пять лет назад. Как страшна эта цифра! Какой огромный промежуток времени Саша таил ненависть к человеку которого любит...А ведь ты любишь меня, я чувствую...Я сам...Боятся признаться в собственных чувствах - вот уловка собственной эгоистичности. А может Эрик уже давным-давно признался, но озвучить эти чувства - вот делема. Он все же оборачивается к Алексу, встречая на себе его томный и преданный взгляд, в котором так же видны и искорки боли, искорки ненависти...а еще...А еще там был жаркий огонь, от которого жить хотелось еще сильнее. Он все такой же, пусть и стал взрослее, мужественнее...Он больше не мальчишка, который стеснялся Эрика, стеснялся близости, стеснялся чувственных поцелуев и всех остальных деталей, которые не присущи гетеросексуалам. Подумать только, Эрик извратил этого парня, испортил ему всю жизнь своим появлением...И теперь, когда Дэниелс был на грани жизни и смерти, этот самый мальчик примчался к нему, чтобы вывести его из тьмы на свет...Ты мой свет...Ты та рука, тепло чьей я так хотел ощутить...Это все ты Саша...
- Саша...Прости меня. У тебя есть все основания ненавидеть меня. Но...Тогда, когда я уехал...Вернее сбежал...Я не сказал тебе. Я боялся сказать. Я не сказал причину...- Эрик искал подходящие слова, увиливал от признания, тянул, тянул...Язык заплетался в собственных словах. Он с хрипом объяснялся перед Сашей, вспоминая все те дни, которые связывали их. А потом...Потом он крепко сжал его руку и тихо, на одном дыхании сказал то, что должен был сказать пять лет назад:
- Je t'aime...Sasha...

Отредактировано Eriс Daniels (2012-02-03 20:43:48)